Потер пальцы, оглянулся на стол. Он уже сочинял будущую передовицу.

– Да-да, – рассеянно повторял Камиль. – Если я выступлю против Эбера, Максимилиан будет вынужден поддержать меня.

Предводитель Парижской коммуны Эбер осмеливался точить зубы на Неподкупного, он все чаще и все громче упрекал Робеспьера в посягательстве на свободу. В Париже становилось все голоднее, и эбертисты требовали ужесточить систему максимума цен, экспроприации, конфискаций и перераспределений богатств и доходов. Это сплачивало санкюлотов за Эбером и грозило лишить монтаньяров их опоры – парижской бедноты и Национальной гвардии.

– Эбер приобрел такое огромное влияние только благодаря своей газете. Парижане рвут «Папашу Дюшена» из рук друг у друга, – напомнил Александр.

Камиль вскочил так порывисто, что уронил стул:

– Я смогу переубедить Максимилиана! – Звонко, по-мальчишески, крикнул: – Я стану спасителем Отечества или умру, пытаясь!

Теперь он храбрился, легкомысленный и честолюбивый Камиль. Но какая разница, почему он сделает то, что необходимо? В этот миг Александр поверил, что у них все получится: Демулен поднимет против террора свое золотое перо, Дантон обрушит свой львиный рык на тех, кто бессмысленно проливает французскую кровь, – и двум героям удастся остановить гильотину, направить революцию в мирное русло либерализма и свободы. Ах, как хотел Воронин быть на месте своего собеседника! Но всемогущий случай выбрал Камиля. Василий Евсеевич настаивал на необходимости избавиться от соседок, хоть самим, хоть с помощью властей, но для Александра это было делом невозможным: направо пойдешь – станешь убийцей, налево – доносчиком. Но можно покончить с доносами, остановив террор.

КОГДА ПРОСИТЕЛИ ВЫШЛИ от Демуленов, уже стемнело. Набережная обмерзла, лед сковал притороченные к причалам барки. Падал снег. Крупные, тяжелые и мокрые снежинки кружились в свете фонарей, садились на каменные парапеты, таяли на булыжниках мостовой, скрипели под ногами. Точно такой снег шел, когда Воронин трясся в подворотне у дома Дантона. Вдруг Александр остановился. Перед глазами встали кровавые следы на снегу у ломбарда. В памяти словно замкнулась цепь.

– Гвардеец не мог убить Рюшамбо!

Габриэль вскинула на него блестящие глаза, но ничего не спросила. Он вспомнил о мадам Турдонне, застыдился и замолчал. Пока они с Демуленом решали будущее Франции, пока он размышлял о смерти ростовщика, беда соседок никуда не делась. Ноги скользили и разъезжались в грязной слякоти. Мадмуазель Бланшар держалась за его локоть и чуть дрожала, старенький овечий полушубок плохо защищал от холода. Воронин распахнул свой плащ и прикрыл ее полой. Теперь они шли, почти обнявшись, он держал девушку за талию. Габриэль была легче пушинки, а у него ноги от нежности подгибались.

– Пожалуйста, позвольте мне помочь вам, – он выудил из-за пазухи кошель с несколькими золотыми, нащупал ее руку и вложил тяжелый мешочек в маленькую теплую ладонь. – В тюрьме мадам Турдонне за все придется платить.

– Спасибо вам, Александр. – Александр! Она назвала его по имени! – Я приму с благодарностью. Вы не обращайте внимания, что тетка сурова к вам. Она вбила себе в голову, что во всем виноват ваш дядюшка, и ей сейчас слишком тяжело, чтобы с ней спорить. У меня тоже есть кое-какие вещицы, которые я могу продать.

В лунном свете, присыпанная снежинками, она казалась невыносимо милой. Он отвел глаза, чтобы не уступить искушению и не поцеловать разбитый мушкетом лоб.

– Хорошо, позвольте, я куплю их у вас. За золото, конечно, не за ассигнаты.

– Вы же даже не знаете, что это.

Да какая разница!

– Так покажите.

Они остановились под фонарем, она вынула из кармана муслиновый платок и развернула. Внутри лежали когда-то заложенный и выкупленный ими герб в виде лазоревого щита с тремя алыми башнями из рубинов, какие-то колечки, цепочки и сережки, но Воронин ошеломленно уставился на большой золотой орден в виде мальтийского креста, где в сердцевине белой эмали красовался медальон с изображением святого Людовика.

XVIII

ИЗНЫВАЮЩИЙ ОТ СКУКИ Василий Евсеевич привстал с кресла навстречу племяннику:

– Ну наконец-то! Я уж переволновался.

Александр рухнул в кресло:

– Дядя, этой ночью соседку нашу Франсуазу Турдонне, арестовали.

– Я так и подумал, – сказал Василий Евсеевич хладнокровно. – Шапку-то что, уже посеял?!

– Что ж вы меня не разбудили?! Я бы не допустил этого! Неужели вам совсем не жаль ее?

– Конечно, жаль. Но тебя жальче. Понеже и не разбудил.

Александра тянуло поделиться с дядюшкой встречей с Демуленом, но он поостерегся. Василий Евсеевич все про шапку, да про Машеньку, да про то, что еда дрянная, и той мало. Где ему понять, что Александр готов рискнуть жизнью, лишь бы французская революция несла людям воспетую Вольтером свободу, а не страх и принуждение.

Заглянул в темную холодную кухню:

– Поесть у нас что-нибудь найдется?

– Поесть? – Василий Евсеевич почесал переносицу. – Ты, Санька, жуть какой прожорливый! Беда прямо. Я как раз весь рыбный пирог доел, чтоб не портился. Не думай, что меня арест соседки радует, – примирительно заметил он, когда племянник присел к столу с сухой горбушкой и кусочком заплесневелого сыра. – Куда это годится, если такая прелестная женщина кончит свои дни на гильотине? Но плетью, милый, обуха не перешибешь.

– При чем тут «прелестная»? Не прелестных не жалко, что ли?

– Э-э-э, – дядюшка поколебался, но от спора воздержался. Напомнил только: – Побег королевы кто провалил? А этот список Дантона, который ты сам мне все время в нос совал?

– Побег королевы не она выдала, дядя. Она, наоборот, уверена, что это вы.

– Я?! Я сам выдал собственный заговор? Я что, произвожу впечатление полного кретина?

Александр налил в стакан остатки вина.

– Мадам Турдонне понятия не имела о связи гвардейца с Дантоном. Она убежденная роялистка, для нее «министр революции» – анафема.

Василий Евсеевич проводил грустным взглядом последний кусок горбушки:

– Завидую, Санька, твоему аппетиту. Мне уже давно кусок в горло не лезет. Давай, милый, развлеки старика «дорожным дураком». Целый день где-то носишься, пока я тут из-за тебя с ума схожу от тревоги. – Одним движением вскрыл запечатанную колоду: – Снимай.

Карты революционной колоды с «гениями» вместо королей, «свободами» вместо дам, «равенствами» вместо валетов и «законами» вместо тузов послушно раскладывались в теплом световом кругу шандала. Дядя красивым движением перевернул последнюю карту. Александр сделал ход, думая о своем, почти наугад.

– А насчет убийства Рюшамбо уже не знаю, что думать.

– Так и не думай о нем, – равнодушно посоветовал Василий Евсеевич.

Воронин-младший глубоко вздохнул:

– Не могу. Я подозревал гвардейца – из-за списка и из-за того, что ростовщик ему доверял, но сегодня вечером,