– Габриэль де Бланшар! Что ты здесь делаешь?

Спросила с удивлением и, кажется, с легкой неприязнью. Но Габриэль не заметила, принялась сбивчиво рассказывать об аресте тетки. На трели ее срывающегося голоса в коридор вышел высокий шатен с красивыми локонами до плеч: лицо плоское, слегка кривоватый нос, зато широкий лоб и темные глаза, светящиеся умом и живостью.

Уставился на мадемуазель Бланшар:

– Люсиль, это твоя подруга?

– Мы были знакомы очень давно, – холодно пояснила Люсиль.

Камиль крепко тряхнул руку Александру, пригласил посетителей в кабинет.

Они грелись у очага, где пылал огонь, а Демулен слушал и ходил вокруг стола, запустив руку в волосы:

– Это какое-то безумие! Это все произвол оголтелых эбертистов! Эти рьяные комиссары превращаются в грабителей. Люсиль, расскажи про обыск у твоего отца!

Люсиль состроила кислую мину, но Камиль уже говорил сам, чуть заикаясь от волнения:

– Отца Люсиль в семье даже папашей Дюшеном прозвали, настолько его взгляды революционны. А эти идиоты явились к нему с обыском и прикарманили себе договор о его ренте на том основании, что он начинается словами «Его королевское величество Людовик XVI». А какими еще словами мог начинаться документ, выданный при Бурбонах? Потом конфисковали часы, потому что маятник напомнил им бурбонскую лилию, и изъяли половину профессиональной библиотеки моего тестя, так как в книгах упоминались феодальные права. А когда обнаружили завалявшуюся на шкафу старую печать с королевскими лилиями, арестовали и самого беднягу!

– Да, мы сами не можем добиться освобождения папы, – сокрушенно прибавила Люсиль.

– Боже мой, что же делать? – Габриэль опустилась на стул, прижала руки к животу, словно ее ударили. По щеке поползла тяжелая слеза.

Александр захлебнулся накатившей на него невыносимой, неудержимой, мучительной жалостью.

– Ничего не поделаешь, – сказала Люсиль. – Мы все бессильны перед террором.

У Александра вдруг словно пушки в ушах загрохотали, и в лицо бросилась кровь. Такое случалось с ним в армии во время атаки. Демулен не Дантон, но он друг Дантона и после него самый подходящий человек. Воронин очутился здесь неспроста, это и есть то самое везение, о котором он мечтал. Предназначение Александра оказалось скромнее, чем он воображал себе, но от того выпавшая ему задача не стала менее нужной и важной для истории и Франции.

Он решился, выпалил:

– Гражданин Демулен, республика на глазах превращается в тиранию. Страх лишил людей свободы мнения, слова и веры. Даже вас и Дантона уже обзывают подозрительными.

– Меня?! Как я могу быть подозрительным? Я – Демулен. Я – прокурор фонаря!

Действительно, в начале революции журналист своим пером всячески поощрял взрывы народной ярости. Он был одним из самых крайних и яростных якобинцев, его газета еще пару лет назад пользовалась бешеной популярностью, а его памфлеты сыграли зловещую роль в свержении жирондистов. Но после их казни публицист сам ужаснулся вызванной им бойне. Жирондистских депутатов в Конвент законно избрал народ, и всех их Демулен лично знал годами. Демагог отрезвел и раскаялся. С тех пор он держался в стороне. Но как долго зачинщик революции может просидеть в пустом кабинете в домашних тапочках?

Три зверя помогут Александру воскресить бывшего вождя революции: жажда вновь вести народ за собой, совесть (а Демулен не чужд ей) и страх за себя и своих близких.

– Гражданин Демулен, сегодня возглавлять нацию может только оратор или журналист. Популярная газета – вот что делает политика вождем Франции.

– О чем это ты? – прищурился Демулен.

– Многие недовольны режимом террора, многие выступили бы за его прекращение, но у них нет вождя, потому что Дантон, человек с самым мощным голосом в стране, молчит с апреля, а никто из противников режима не владеет пером. Кроме знаменитого Демулена, конечно.

– А почему я должен бороться с террором?

– Потому что террор губит все, чего добилась революция. Какой толк в том, что вы свергли монархию, если вместо этого нация получила тиранию комитетов? Прокурор фонаря, скажи, что осталось от Декларации прав человека? Почему отложена уже принятая конституция? – сам не заметил, как в патетическом пылу тоже перешел на революционное «ты».

Демулен почесал кривоватый нос, горько усмехнулся:

– Действие конституции отложено до победы.

Люсиль вцепилась в рукав мужа:

– Камиль, будь осторожен. Помни, Максимилиан – твой друг, – она произнесла имя Неподкупного с неожиданной интимностью личной дружбы. – Он был шафером на нашей свадьбе, он крестный отец нашего Ораса, он любит тебя.

Камиль отстранил жену:

– Лулу, из шестидесяти свидетелей, подписавших наш брачный контракт, осталось всего двое – Робеспьер и Дантон. Все прочие либо эмигрировали, либо гильотинированы…

Александр воззвал к тщеславию и совести революционера. Настало время выпустить третьего зверя – страх. Александр смахнул прядь со лба:

– Кто может быть уверен, что Робеспьер любит его больше, чем добродетель?

– Я не враг добродетели, – Демулен слегка покраснел. Может, вспомнил их с Дантоном совместные эскапады. – Мне ничего не грозит.

– Тебе грозит стать никем.

Камиль отшатнулся:

– Я автор «Свободной Франции». История выучила мое имя наизусть.

– У революции короткая память, она забывает былые заслуги. К тому же ты приобрел врагов среди комитетчиков. Ты заступился за генерала Артура Диллона. Это было отважно и благородно, но ты выступил против Сен-Жюста и Бийо-Варенна. Они это не забыли и не забудут.

– Что вы хотите от Камиля? – возмутилась Люсиль. – Если он начнет борьбу с ними, они уничтожат его!

– Они не смогут, если вы объединитесь с Дантоном.

Демулен покачал головой:

– Дантон разбогател, и теперь для него нет ничего важнее поместья и молоденькой жены. Жорж не вернется в политику.

Люсиль поджала тонкие губы:

– Он бросил революцию, как надоевшую девку. Ради этой пятнадцатилетней Жюли согласился исповедоваться у неприсягнувшего священника. Этот аббат Керавенан тайно обвенчал их.

Люсиль дружила с первой покойной женой Дантона, видно, ее задело, как быстро утешился овдовевший жизнелюбец. К тому же она не забыла, что в прошлом Дантон таскал слабовольного Камиля по злачным местам.

Александр не уступал:

– Ему, как и вам, не оставят выбора: пока он жив, Сен-Жюст, Кутон, Колло дʼЭрбуа и все эти убийцы не будут полными хозяевами Франции. Но вместе с Дантоном вы можете решить будущее Франции. У свободы не осталось других защитников, кроме вас! – речь звучала высокопарно, но, наслушавшись ораторов Конвента, Воронин знал, что сердца революционеров завоевывают звучные девизы и неприкрытая лесть. Добавил: – Сейчас Франции может помочь только ее лучшее перо и ее мощнейшее плечо.

Камиль молчал. В отчаянии Александр воскликнул:

– Где твоя газета, Демулен? Где твой голос?!

Журналист ходил из угла в угол быстрыми шагами.

– Да-да… – забормотал он. – У якобинцев много ораторов, но у них