– Я такого и не говорил.

Как он мне это бросает – как будто через забор, оттуда, где я не могу его достать, – это просто бесит! И еще больше раздражает мое ставящее в тупик желание уничтожить барьер между нами, ту отстраненность, которая ему так нравится.

– Ты помнишь наши первые выборы в Ученический совет? – ляпаю я, не успев себя остановить. – В девятом классе?

– Конечно.

– Поэтому я и пошла в «Горн».

– Ты что, написала статью, и Джеймс тебя похвалил?

– Нет, чтоб ты понимал. Я не могла писать эту статью, потому что тогда я сама стала бы ее героиней. Я была одной из кандидатов.

На лице Лена я замечаю редкое для него выражение удивления.

– Правда?

– Я думала, президентом девятого класса становится человек, готовый решать насущные проблемы.

Он обдумывает мои слова.

– Ты думала, нужно что-то по существу.

– Точно. Я провела исследование, разработала предвыборную платформу на основе конкретных проблем, требующих решений. Например, реорганизовать расписание уроков математики для девятиклассников, привести в порядок школьный портал Уиллоуби…

– Ого, и почему я за тебя не проголосовал?

Снова на лице у него эта незваная ухмылка.

– Слушай, можешь не говорить. Ты подумал, что я скучная. Как и все остальные. Я поняла, что ошиблась, как только вышла на сцену нашего амфитеатра.

Я помню, как услышала свой голос, идущий через микрофон, – впервые его усиливали динамики и разносили над рядами сидящих на деревянных стульях школьников с бездумными глазами. Я не была готова к тому, каким тонким покажется мой голос. Таким слабым, совсем чужим. В тот момент я поняла, что мои идеи, приземленные и мелкие, не могут заполнить собой весь этот воздух. Они не могли сравниться с речами других кандидатов, которые только что с помпонами не скакали, как команда чирлидерш, прославляя ученический дух и прочую бессмыслицу. А это очень неприятно – осознавать, когда стоишь перед тремя сотнями людей, надеясь на их одобрение. Я пыталась объяснить это Ким, но она так и не поняла. Я думала, что они все дураки, но даже при этом сама себе казалась ничтожной.

Лен разглядывает потолок, словно не слушает, но на самом деле это только кажется.

– А при чем здесь «Горн»?

– Ну, Джеймс освещал выборы, и когда эта пытка закончилась, он подошел ко мне и сказал, что сразу понял: я человек думающий, Ученический совет – это пустая трата времени, а вместо этого я могу пойти в «Горн».

– Так, значит, дело все-таки в Джеймсе! – не отстает Лен.

– Нет, вовсе не в нем. А в том, что я пыталась найти место, где мне не придется ничего в себе менять, чтобы хорошо выполнять свою работу. Мое призвание.

Я устремляю на него очень выразительный взгляд.

– И тут какая-то сволочь все испортила и выложила твой манифест на главную страницу.

Голос Лена принимает непостижимый тон, который, как я только что узнала, является фишкой семьи Димартайлов, и я не могу понять, была ли эта колкость в мой адрес, да и было ли это вообще колкостью. Я бросаю баскетбольный мяч обратно Лену.

– А ты зачем пошел в «Горн»?

Он не отвечает сразу, только сжимает мяч в ладонях, выставив локти в стороны, будто пытаясь его раздавить.

– Ну?

Лен принимается бросать мяч в кольцо, раз за разом. В большинстве случаев попадает.

– Для меня «Горн» не так важен, как для тебя, – говорит он наконец.

– Я так и знала! – Я чуть не подпрыгиваю на стуле. – Я знала, что твоя сопливая речь – вранье.

Лен отводит взгляд и снова бросает мяч в корзину.

– Нет, не вранье, – говорит он точно с той интонацией, с которой человек может объяснять, что плавленый сыр – это на самом деле не сыр.

Я уже больше не могу терпеть его увиливание.

– Если тебе на «Горн» плевать, зачем ты вообще выставил свою кандидатуру?

Снова длинная пауза, как будто он пытается провернуть старый журналистский трюк: слегка затянуть молчание, чтобы респонденту пришлось разговориться, лишь бы избежать неловкости. Только вот вопросы здесь задаю я, а не он.

Наконец Лен садится на кровати.

– Я услышал, как мама говорила папе, что волнуется за меня, – признается он, рассматривая свои носки. – Она беспокоится, что без бейсбола я стану как он. Лишенным всяких амбиций.

– А кем работает твой папа?

– Маркетологом в большой фармацевтической компании. Но он мог бы стать профессором. По крайней мере он этого хотел. Он кандидат наук по сравнительному литературоведению. – На секунду Лен перестает швырять мяч. – Он вроде бы доволен своей нынешней работой, но мама говорит, что он просто блистательно примирился с тем, что есть.

Теперь Лен принимается бросать мяч в стену, и каждый раз слышен громкий удар.

– Так что в тот вечер, накануне выборов в «Горне», я подумал, почему бы и нет. Что может быть амбициознее, чем попытаться стать главным редактором газеты, в которой ты едва начал писать?

Так вот, значит, как он решил? Даже Ким, когда выбирает блеск для губ, дольше обдумывает свое решение. И вдруг мне становится совсем не стыдно, что я планирую акцию протеста против него. Ни капельки.

– Но потом я понял, что у меня были неверные мотивы. По многим причинам. – Он поглядывает на меня краем глаза. – Но в основном из-за того, что я как бы согласился с мамой, хотя на самом деле это не так.

– Что у тебя нет амбиций? Или что ты как твой папа?

– Что не иметь амбиций – это плохо.

Я смотрю, как Лен бросает этот идиотский мяч в стену комнаты – комнаты, которую ему ни с кем не приходится делить, в которой стоит стул, символизирующий, что, скорее всего, ему достанется место в Принстонском университете, – а он сам, видите ли, философствует, нужны ли человеку амбиции.

– Может, это и неплохо, – говорю я, и Лен роняет мяч от удивления. – Для тебя. Но если у меня не будет амбиций, то я буду как моя сестра – учиться там, где скажут родители, и ждать, пока какой-нибудь милый молодой китаец возьмет меня в жены.

На минуту Лен задумывается.

– Вот, значит, как?

Тут у меня звонит телефон, и я беру трубку:

– Привет, мам.

– Я на месте. Чей это дом?

Я чуть не говорю, что это дом друга, но потом обрываю себя, наблюдая, как Лен встает и заколачивает мяч в корзину, даже не приподнимаясь на цыпочки. Он пытается делать вид, что