Мне нечего ответить на ее вопрос.

Перед нами оказывается еще одна машина, движущаяся медленнее, чем поток транспорта, и, естественно, Серена теряет терпение. Она поразительно филигранно выезжает с нашей полосы, а потом обгоняет этот автомобиль и возвращается обратно.

– Погоди, по-моему, это Райан, – говорю я, приглядываясь к водителю.

– Да? – Серена, кажется, обрадована. – Он наверняка пишет сообщение, придурок. Постой-ка.

Она опускает стекло с моей стороны и сбавляет скорость, так что мы оказываемся на одной линии с Райаном. Тут она давит на клаксон, и наш Банко прямо подскакивает от неожиданности.

– Не пиши эсэмэски за рулем! – ору я, и с самым приятным визгом шин мы уносимся дальше по улице.

Серена заливается хохотом, да и я тоже – безумно смешно смотреть, как выставивший средний палец Райан все уменьшается и уменьшается где-то позади.

– А вообще, – говорит Серена, когда мы немного успокаиваемся, и поворачивает на Холиок Лэйн, – Лен нормальный парень. Но ты же видишь, ему совершенно не приходится напрягаться. – Она мягко останавливается перед его домом, заглушает мотор, и вокруг нас воцаряется тишина. – Наверное, пришло время, когда это стало важным.

Я вдруг осознаю, насколько сейчас удивительный момент: вот она я, испытываю необъяснимое чувство солидарности с Сереной Хванбо, девушкой, чье членство в Ученическом совете было обусловлено только более-менее разумным поведением и привлекательными молодыми людьми, с которыми она встречалась. Феминизм – забавная штука.

16

Район Лена располагается чуть дальше от школы, чем район Вайноны, но ненамного. Он такой же приятный, как Палермо, но гораздо более старый, с двухэтажными домами, словно сошедшими со старинной фотографии. Лен живет в доме с асимметричной треугольной крышей, с двустворчатыми дверями, утопленными в фасад из камня и стекла. Он окружен просторным участком (что отличает его от новых домов, более жестко ограниченных в этом плане), по площади их дворик примерно как гостиная вместе с кухней в моей квартире.

Мы с Сереной проходим по изогнутой тропинке, и только я заношу руку, чтобы постучаться, Лен открывает дверь.

– Входите, – приглашает он.

Следуя его примеру, мы с Сереной разуваемся у порога.

Внутри потолок высокий, как в соборе, а гостиная углубленная, с деревянными полами и камином, сложенным из кирпича. Кресла здесь изящные, но потертые, их синяя, цвета павлиньих перьев, обивка слегка обвисла на сиденьях. В углу стоит рояль с поднятой крышкой, а на пюпитре расставлены нотные тетради одна поверх другой. Сейчас открыта тетрадь с произведением «Polonaise». Под названием более мелким шрифтом напечатано «Op. 53».

– О, я его знаю. – Серена наигрывает правой рукой первые несколько нот. – Ты играешь?

Лен уже направляется в сторону кухни.

– Ага.

– Хорошо?

– Нет.

Мы с Сереной переглядываемся, и мне интересно, врет он или нет.

– Хотите что-нибудь попить? – спрашивает он.

– Не-а. – Серена плюхается на угловой диван, который выглядит жестким и неуютным. Однако когда я сажусь рядом, подушки оказываются мягче, чем я ожидала.

– А тебе, Элайза? – Лен все еще ждет ответа.

– Нет, спасибо, – отказываюсь я, и он скрывается из глаз.

Серена тут же утыкается в телефон, а я помимо воли начинаю рассматривать комнату. Ее определенно обставлял человек с чувством стиля. Предметы здесь, по ощущениям, были привезены издалека. Подборка старинных иллюстраций с выведенными тушью японскими иероглифами. Покрытая глазурью ваза с синим волнистым узором. Выцветший турецкий ковер с цветочным орнаментом. И книги – великое множество книг. На журнальном столике – большие глянцевые альбомы по искусству, на встроенных полках – целые серии с названиями на латыни, на боковых столах – стопки книг в мягкой обложке, как будто для них просто не хватило места.

А на стене, прилегающей к столовой, висят фотографии, и я подхожу поближе, чтобы лучше их рассмотреть.

На одной из них мальчик азиатской внешности с русыми волосами, намного светлее, чем у Лена, – и я не сразу понимаю, что это он и есть. Он счастливо улыбается, смотря прямо в объектив. Таким счастливым я его никогда не видела. На снимке он держит в ладонях бейсбольный мяч, словно самую ценную в мире вещь.

На другой фотографии молодая японка, одетая в свитер с высоким горлом в рубчик и замшевую юбку до колен. Рядом с ней очень высокий белый мужчина с оливковыми глазами, на нем клетчатая рубашка под цвет глаз. Они стоят на фоне серовато-зеленоватого готического здания весной. Женщина косится на что-то, что осталось за кадром, и широко улыбается. А мужчина смотрит на нее.

Лен, похоже, вырастет удивительно точной копией отца – не считая глаз, в уголках которых, когда он улыбается, собираются морщинки, как у матери. Сейчас в его внешности только глаза напоминают о японских корнях.

Я слышу громкий хруст, оборачиваюсь и вижу Лена, усевшегося на одном из стульев в столовой. Он грызет яблоко и наблюдает за мной.

– Так что, порепетируем «Макбета»? – спрашивает он, а я бочком отхожу от стены, будто вовсе не разглядывала фотографии.

Открывается дверь, входит Райан.

– О, и ты добрался, – говорит Лен, почти не отрываясь от яблока.

– Да, чуть не врезался из-за этих вот. – Он указывает на нас с Сереной. – Они чуть аварию мне не устроили!

Серена, отгородившаяся от нас телефоном, выгибает свои идеально скорректированные брови:

– И это говорит человек, который набирает сообщения за рулем.

– Я смотрел адрес Лена, – ворчит Райан.

– А давайте начнем уже, – предлагаю я, вытаскивая «Макбета» из рюкзака.

Миз Боскович дала нам сцены из второго акта. Вкратце там происходит следующее: Банко, который, как и Макбет, в начале пьесы услышал от ведьм пророчество, все еще сильно тревожится из-за него. Банко с сыном Флиенсом идут по замку Макбета после полуночи и сталкиваются с самим Макбетом, который втайне от всех планировал с Леди Макбет убийство Короля Дункана. В конце концов Макбет совершает преступление, но забывает оставить орудие убийства в комнате, чтобы свалить вину на спящих постельничих. Он не в себе, не может вернуться и подбросить кинжал на место преступления, так что вместо него заметать следы приходится Леди Макбет, и у нее есть что сказать на этот счет.

После двадцати строк первой сцены я начинаю кое-что понимать.

Во-первых, что Лен, держащий фонарик, как факел, выбрал роль Флиенса потому, что тот произносит всего две строчки.

Во-вторых, что эти две строчки надо дать Райану, который пытается играть Банко.

– Райан, – говорю я, представляя себе Вайнону, командующую «Стоп! Снято!» в ответ на его удручающую игру. – Ты что, не заучил свой текст?

– Я учил, но забыл. – У него в руках меч,