Пришлось дважды мыть волосы лучшим розовым мылом матери, а затем еще час расчесывать, однако Йоне удалось привести Хейзел в приличный вид достаточно быстро, чтобы та прибыла к Алмонтам пусть и с опозданием, но это опоздание нельзя было счесть непростительной грубостью. Хейзел позволила Йоне затянуть шнурки корсета на косточках достаточно туго, чтобы надеть синее бархатное платье с кружевной отделкой, и даже она сама вынуждена была признать, глянув на свое отражение в холле Алмонт-хаус, что наряд ей к лицу. Полуночно-синий цвет платья подчеркивал румянец щек и блеск глаз, скрывая следы бессонной ночи.

– Кузина! – воскликнул Бернард, спеша встретить ее у входа в бальный зал и протягивая руку. – Наконец-то ты здесь. Ты выглядишь, э-эм, чудесно.

Хейзел подавила зевок, превратив его в вежливую улыбку. Грациозно положив затянутую в перчатку руку на локоть Бернарда, она позволила ему проводить себя в зал, который был полон тепла, света, людских тел и кружащихся кринолинов. Сотни свечей солдатами замерли в позолоченных подсвечниках. Каким-то образом на запястье у Хейзел оказалась бальная карточка, а в руке – бокал с шампанским.

Гиббс Хартвик-Эллис отрастил смешные редкие усы с тех пор, как она последний раз видела его в театре; сейчас, зажатый в угол, он тщетно искал способ вежливо уклониться от беседы с неотесанным бароном Уолфордом, который наседал на него, чуть не пришпиливая беднягу Гиббса к месту.

Хейзел кинула на Гиббса сочувственный взгляд. На одном из родительских званых ужинов ее посадили рядом с Уолфордом, и даже после работы с трупами она до сих пор содрогалась от отвращения, вспоминая его дыхание, не говоря уже о том, какое жуткое впечатление производил стеклянный глаз барона, который, казалось, двигался в глазнице по собственной воле.

Хейзел не увидела Сесилию, а вот миссис Кальдуотер было сложно не заметить. От трелей ее визгливого смеха дрожал хрусталь. Хейзел собиралась сделать круг по залу, продемонстрировав всем свое присутствие, а затем вернуться к трупу в своей лаборатории. (Она забыла заглянуть на ледник – тело пролежит всего несколько часов, прежде чем плоть начнет разлагаться и станет вовсе непригодна для изучения.)

Можно сослаться на головную боль. Или на головокружение. Как правило, никто не задает вопросы женщине, у которой кружится голова, как, впрочем, не интересуется и таким широким культурным явлением, как целое общество женщин, массово страдающих от головокружений. Женское головокружение так легко объяснить: либо погода нетипично жаркая для этого времени года либо, напротив, холодная, или же, если причина не в этом, виновата слишком тугая шнуровка на корсете. И, без сомнения, женские головокружения заставляют мужчин вокруг чувствовать себя такими нужными и сильными, когда они поднимают несчастную из вороха юбок и обмахивают ее лицо, пока трепещущие ресницы не возвестят о том, что их хозяйка вернулась в сознание.

Оркестр заиграл стремительный вальс, и Бернард, переплетя пальцы Хейзел со своими, плотно прижал ее к себе. Даже слишком плотно. Тяжелый бархат заставлял сорочку липнуть к коже, и рука Бернарда была неприятно потной. Возможно, ей вовсе и не придется изображать головокружение.

Хейзел постаралась чуть высвободить руку из хватки Бернарда, но тот лишь крепче сжал ее.

– Как приятно видеть тебя снова здоровой и бодрой, кузина, – произнес он прохладно.

Хейзел присела в неглубоком реверансе. И одновременно пыталась припомнить, насколько груба была с Бернардом, когда он в последний раз навещал ее в Хоторндене.

– Бернард, в нашу последнюю встречу… я ужасно себя чувствовала. И на самом деле не готова была поддерживать беседу.

Бернард поднял затянутую в перчатку руку в знак прощения.

– Все забыто, – заверил он. – Хотя не могу тебе не сообщить, что ходят разные слухи. Ты в последнее время сама не своя. Пропускаешь важные мероприятия. Стала практически призраком. Тебя не было видно несколько недель. Могут подумать, что ты избегаешь меня, – заметил он. – Глупо, я знаю.

– Я была нездорова. И это все, Бернард.

Бернард улыбнулся, но глаза остались холодными. Похоже, теперь они кружились быстрее остальных пар.

– Знаешь, я несколько раз заезжал в Хоторнден. Хотел нанести визит. Твоего экипажа не было.

– Не было? – удивилась Хейзел, надеясь, что голос звучит ровно. – Как странно. И странно, что ты обратил на это внимание.

Без предупреждения Бернард обнял Хейзел рукой за талию и притянул к себе в фигуре вальса. Она задохнулась от его самонадеянности.

– Встречалась с другим кавалером, да? – усмехнулся он.

Хейзел чуть не рассмеялась ему в лицо.

– Нет, – сказала она и споткнулась, стараясь поспеть за ним в танце. – Могу тебя заверить, что другого кавалера нет.

Взгляд Бернарда был холоден и равнодушен. Хейзел прежде не замечала, насколько он похож на своего отца.

– У тебя в холле стояли сапоги, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Сапоги джентльмена. Достаточно близкого, чтобы снимать обувь в твоем доме, хоть я и представить не могу, кто бы это мог быть. Будь это кто-то из нашего круга, полагаю, я бы уже услышал об этом. Богом клянусь, Хейзел, – он сжал руки девушки, причиняя боль, – если ты делаешь из меня дурака, я…

Вместо того чтобы закончить свою мысль, он ослабил хватку. Его волосы, аккуратно расчесанные и напомаженные, слегка подрагивали, выдавая волнение.

– Бернард, – мягко заговорила Хейзел, – это были старые сапоги Джорджа. Клянусь тебе. Я надеваю их на прогулку по саду или к ручью, чтобы не пачкать свои туфли.

Она почувствовала облегчение от того, что ее слова были отчасти правдой.

– О, – его лицо смягчилось, – ну что ж. Возможно, мне удастся увлечь тебя прогулкой по нашему зимнему саду? Уверяю, он чудесен осенью, особенно когда погода такая мягкая, как сейчас.