— Так не зачем было вести разговор. Пустой он был бы. Ну, сидел в ресторанах Коля после налетов. Пил шампанское, музыку любил, резался в штосс в отдельных номерах. Вот тогда-то может немало перепало Ивану Евграфовичу… Так он и копил капитал, обслуживая тузов: то карточников, то налетчиков, то спекулянтов. И весь его труд напрасный теперь…

— Но ведь это нечестный труд, — воскликнул огорченно Костя, — Семен Карпович, ведь это тоже воровство. Один украл, а другой у него украл…

Шаманов совсем поскучнел, помрачнел. Отнял руку с плеча Кости, как обжег ее. Хмуро сказал:

— Думаешь нечестный?.. Ну-ну… Живи честным трудом вроде меня. Заимеешь тоже иконы, да катар кишок…

Хотел еще что-то сказать, да махнул рукой, побрел в ворота «дома сыщиков». Доносился из двора пронзительный крик Ольги, жены Силантия.

— Я тебе покажу Феклу Ивановну. Я тебе как-нибудь переломаю ноги костлявые.

Что-то кричала в ответ сестра Семена Карповича. Наверное, опять плеснула помои к каретнику Силантия. Послышался теперь негромкий басок Семена Карповича — уговаривал Варвару и Ольгу.

Костя остался на улице. Почему-то неприятный осадок лег в душу от этого разговора, в чем-то он ему не понравился, огорчил. Казалось, что Семен Карпович не высказал ему всех своих дум до конца, чем-то он обижен, неспроста защищает он Ивана Ковалева и госпожу Добрецкую и Ивана Евграфовича…

Солнце опускалось за город, утягивая за собой светлые нити лучей. Изредка опахивало с реки свежестью. С мостков доносились шлепки белья, плеск воды, звон. По тропам проходили женщины, неся на коромыслах ведра, корзины. В далеком углу улицы запела хрипло гармонь. Через дорогу на глинистом пятачке рядом с колодцем несколько пареньков играли в городки. Летели тяжелые палки, гулко стукаясь о землю. Сбитый «поп» катился стремительно в траву. Выхваченный оттуда, снова застывал посреди квадрата. Парнишки были как на подбор, лет по пятнадцать: белоголовые, встрепанные и азартные. Заметив, что Костя смотрит с любопытством на игру, один из них, повыше ростом, длиннорукий, крикнул:

— Иди, эй… Если хочешь…

Недолго думая, Костя скинул пиджак, бросил его на чугунную тумбу. Игра захватила, заставила забыть, что он уже не босоногий мальчишка из Фандеково, а штатный сотрудник уголовного розыска. Швыряя палку, бежал за «попом», пыля сапогами, утирая пот рукавом рубахи. И чудилось, что он в Фандекове, что кругом знакомые избы, а под горкой река и дым костров из лесов вместо этих пыльных клубов, повисших над их головами. Вдруг как опомнился, оглядел окна домов — кой-где увидел за стеклами глаза. Подумал: «Ишь, как маленький разыгрался». Вытер лоб рукавом и пошел к тумбе, чувствуя каким-то пристыженным себя.

И осознал еще с тоской в сердце, что в последний раз как бы явилось к нему детство. Явилось, чтобы уйти теперь, с сегодняшнего вечера, безвозвратно в прошлое, оставив на смену юность и эти полуголодные дни, заботы о тревожном завтрашнем дне.

21

Агенты искали следы Артемьева. Несколько раз Грахов с Канариным обошли прилегающие к станции улицы, облазали пустыри и овраги. Опросили всех, кого можно было опросить.

— Даже грудных ребят пробовали разговорить, — жаловался шутливо Ваня Грахов. — Только мычат. И взрослые тоже только машут руками. Дескать, надоели мы им. Может и слышали что, да помалкивают.

Ничего не знали и базарные барыги, которых забирали с табаком, с ландрином, с мукой. Все имели свои источники для спекуляции, не имеющие связи с интендантским складом. Тот же Кирилл Локотков на допросе говорил следователю горячо:

— Сами посудите, господин следователь, к чему мне союз с Колей. Чтобы влепили в грудь свинцового Станислава? Нет уж, лучше я подожду до хороших времен. Лучше под конвоем буду ретирадные ямы чистить, да скоблить…

Помалкивали взятые под стражу громилы. Нет, они ничего не слышали. Нет, они в жизнь не видели какой из себя Артемьев. Или отвечали, как ответил Семену Карповичу Огурец: «Мы люди маленькие»…

Яров даже объявление дал в газете. На последней странице в черном квадратике прочли жители губернии, что если они знают об Артемьеве, пусть сообщат немедленно в уголовную милицию по нижеследующему адресу…

Но однажды угрозыск пришел в движение. Поступила секретная информация о том, что в одной из деревень под городом появился Василий Артемьев. Сообщалось далее в информации, что принял его торговец шкурами Нил Капризов, что натопил он баню, а воду из реки таскал сам гость. Половина боевого состава собралась тотчас же в дорогу. До железнодорожного лесного перегона доехали на дрезине, а дальше двинулись проселками, через деревни. В них было пустынно. Лишь старики, да старухи, да малые дети. На улицах валялись бороны и сохи, раздерганные телеги, тлели трупы лошадей. Потыкались в сожженные хлеба телеграфные столбы, провода паутиной вились под ногами. А то перерезали путь траншеи и окопы и в них банки из-под пороха, пустые патронные гильзы, отломанные штыки, разбитые в щепу приклады винтовок, ржавые бинты. Здесь недавно еще шли бои с Озимовым — как железной гребенкой прочесала война землю…

Шли ходко, лишь раз остановились на берегу родниковой речонки, укрывшейся в густом камыше. Плескались, как утки, вытирали потные лица подолами рубах, носовыми платками, фуражками, валились в траву, пахнувшую болотной гнилью. Из лесов, вставших сразу же за речонкой, несло ароматом сухого сена, малины, цветочной прели. Мрачно чернели просеки меж могучими стволами сосен, берез. И почудилось раз Косте, что ходят там, за этими заскорузлыми стволами люди, на кепках которых скрещенные листья. Наблюдают, как во весь рост нетерпеливо расхаживает по топкой траве Яров, как палит папиросу Ваня Грахов, как раскинувшись на спине смотрит Карасев сквозь стекла пенсне на плывущие по небу облака, как сняв фуражку аккуратно расчесывает мокрые волосы гребнем плечистый, крепко сложенный, Канарин. Наблюдают и о чем-то переговариваются вполголоса. Но вот по одной команде вскинут винтовки и закричат от боли его товарищи, повалятся — кто в траву, кто головой вниз в эту бегущую безмятежно мимо песчаную рябь речонки. И стало жутко на миг, крепче стиснул в кармане кольт.

Успокоил ворчливый голос Струнина. Перематывая портянки, ругал Ярова за то, что вместе с Шамановым и Савельевым хотел было и инспектора оставить в городе:

— Совсем ты меня в старики зачислил, Иван Дмитриевич. А знаешь сколько верст я прошел в мировую? Или ты не видел, как я стрелял по белогвардейской сволочи? Ведь вместе лежали в окопе, одну землю да пыль глотали, вместе наступали. А тут — побудь в городе, путь, дескать, быстрый да долгий для твоих стариковских ног. Эх, ты, Дмитрич…

Яров лишь улыбнулся. Думал он, видно, о