Побегалов — тот будто уезжал в город за товаром для своей лавки. Пока вели, давал советы завывающим в голос домашним. Мол, это сделать, да то, да третье. Даже что-то наказал насчет ремонта печи в баньке. А напоследок передал поклон сыну Митьке, который ушел с бандой Озимова. Попросил во всеуслышание, чтобы он при случае попомнил отца, «убиенного безвинно».

Не пришлось Митьке попомнить отца. Чоновские отряды во главе с председателем Чека Агафоновым настигли, окружили и разбили банду в «озерном» крае. Пулеметы сложили больше половины «зеленых», среди них и Епифана Сажина, Митьку, братьев Клячевых, дочь старосты Кривова Верку, увязавшуюся за младшим Клячевым.

Озимов скрылся с несколькими подручными. Появлялся он в разных уездах губернии и вновь надолго хоронился неведомо куда, а скорее всего на хутора к сытым «озерным» мужикам. А спустя пять лет и вовсе исчез. Остались лишь слухи о его судьбе. Одни утверждали, будто бросил он свое бандитское ремесло и с фальшивыми документами, как обыкновенный сапожник, тачал башмаки, да туфли. Другие рассказывали, будто кто-то видел его во время Великой Отечественной войны в Румынии, чуть ли не владельцем лавки. Но большинство верило, что Озимов утонул. Случилось это, мол когда за ним по пятам гнался уголовный розыск глухой осенью. Посадил средь ночи жену и сына в сани, погнал лошадь прямиком через реку, по неокрепшему еще льду. И наскочил впотьмах на промоину. Будто без звука все ушли под воду. Заставляли верить в этот рассказ тоже бесследно исчезнувшие жена и сынишка бандита. А что не нашли трупов в реке — так ил засосал. Или всплыли когда-то и где-то — так поди разбери кто это всплыл, если времени прошел не один даже год и столько утекло воды.

Но все это было потом, многие годы спустя. А в те июльские дни события шли своим чередом: исчезла неизвестно куда из гостиницы «Царьград» Инна Ильинична. Запасной полк отправился на деникинский фронт без командира санитарного отряда Сеземова, зачисленного в дезертиры. В угрозыске забелел на стене еще один приказ, в котором одним из параграфов Яров утверждал сотрудником второго разряда Пахомова Константина Пантелеевича.

19

Теперь он был настоящий агент уголовного розыска. В одном кармане лежало картонное удостоверение, в другом тяжелый черный и плоский кольт. Вручая то и другое, инспектор Петр Михайлович Струнин, пообещал в скором времени заменить кольт на револьвер. По его мнению револьвер и удобнее, и надежнее. Но Косте нравился кольт своим внушительным видом, девятью зарядами.

Сейчас он шел по городу с «личным сыском». Он мог идти куда угодно. Так и инспектор наказал:

«Ты можешь идти куда захочешь: на рынки, на остановки трамвая, на пристань, даже в баню. Приглядывай, могут подозрительные встретиться в толпе. Если надо, предъявишь удостоверение. Оружие применяй в последнюю очередь, когда побежит арестованный или нападут злоумышленники».

Не спеша шел он мимо приземистых двухэтажных каменных домов, соединенных друг с другом железными, в золотушных струпьях, воротами, деревянных заборов, на которых лишаями темнели обрывки от содранных афиш или воззваний, старинных арок — под ними даже в солнечный день всегда темно, холодно. Смотреть со стороны — красивая, наверное, походка у Кости Пахомова. Ровный четкий шаг, пощелкивают сапоги, начищенные утром ветошкой, снятой с поленницы у Александры Ивановны. Голова не качнется, лишь глаза туда и сюда жучками-плавунцами. Выхватывают из людской толчеи седую бороду старика, сонные глаза разморенной в бане девицы, вздрагивающий штык винтовки за спиной чоновца. Рука правая у Кости в кармане, поглаживает нежно рукоять кольта. Совсем этим похож он на парня в желтой куртке. Если бы шла рядом еще Настя! Он бы ей сказал, эдак спокойно: «А не пойти ли нам, Настя, погулять к реке?».

Метнулся из подворотни безмолвной дворняжкой газетный лист и на нем успел прочесть имена, отчества, фамилии, осужденных скорее всего губревтрибуналом за бандитизм, за мародерство, за укрытие контры, за злостную спекуляцию. Откинул лист и вот он уже под огромным башмаком долговязого парня. За собором сухо треснул выстрел. Взмыли над куполами галки. Маятником шаркает по стене заколоченной булочной разбитая вывеска. Полыхнуло трюмо парикмахерской. Ее владелец, пожалуй, последний в городе частный владелец парикмахерских, старик, изящный и тонкий, что юноша, в очках, атласном халате сидел у окна, уныло, рассматривая мелькающие перед глазами лапти и ботинки, сапоги и краги, босые ноги и штиблеты. Весь этот поток людей вливался за углом в бурлящий и гомонящий Толкучий рынок. Не вынимая руки из кармана он вломился в толпу. Народ тот же: черные, землистые, бронзовые лица, зычные глотки, цепкие руки. Сновали мелкие торговцы в разнос с лотками. На лотках пакетики с сахарином, пачки с махоркой, катушки ниток, какое-то тряпье, ириски дорогие, что и соль.

…В Фандекове, на реке, за домом мельника Семенова есть омут с водоворотами. Кинешь щепку и смотришь, как крутят ее черные маслянистые воронки. То утопят, то выбросят ее невидимые пальцы, протянутые со дна. Наконец отпустят и, вроде как радостная, понесется она на стремнине в тени кустов тальника, камыша, под гибкими и скрипучими лавами. Так и Толкучий рынок занес его сначала в будочку продкомовцев, к сивоусому Ивану Петровичу, покидал потом из конца в конец и, намучив как следует, вытолкнул на улицу. На манер Семена Карповича снял фуражку, вытер потный лоб, а отдышаться не успел — увидел набегающий из-за угла трамвай. Погнался за ним, вскочил на подножку прицепного вагона. Был вагон без стены, накрыт горбатой железной крышей, продырявленной повсюду пулями. Пассажиры стояли плотной стеной, держась руками за металлические стойки, мотались из стороны в сторону, поругивались беззлобно. Спросил бы Яров или Семен Карпович: «Это куда и с какой политикой ты едешь, Пахомов?» Ответил бы: «Мало ли кто в такой толкотне заберется в чужой карман». Или вон как поглядывает рябой парень на женщину, прижавшую кошелку к груди. Значит, дорожит здорово кошелкой, раз так тискает ее. Ему это понятно, а опытному вору и подавно. А уж если по секрету, так больше интересовали сейчас Костю вот эти три венецианские окна небольшого особняка в тесном переулочке. С платформы вагона за занавесками всегда можно увидеть головы, то мужские, то женские, портреты на стенах, плакаты. Только и на этот раз не заметил он Настю. Наверное, сидела она где-то на втором этаже. Проехал