Шрифт:
Закладка:
А теперь это!
Ощущение угрозы, которое преследовало Камёлё с первой минуты, когда она обнаружила следы Лукаса в храме, вдруг усилилось и дошло до паники. Она бы предпочла, чтобы вся эта игра, что началась уже так давно, прошла бы где-то не здесь, как можно дальше от нее, чтобы Судьба ее от этого уберегла; но она уже была во всем этом замешана. Мертвый зӱрёгал встречался с ней, здесь, – невыносимое обязательство, серебристый холод на запястье. Ее тяготили обещания, которые она давала когда-то, еще на Ӧссе. А мысль о Лусе ее пугала – о Лусе, в голове которого была бомба замедленного действия, о которой он не знает сам; о Лусе, окруженном темнотой, фанатичном, бессознательном, балансирующем в тумане на краю пропасти.
А пропастью был фомальхиванин.
Глава восьмая
Уррӱмаё
– Ваши руки, пожалуйста. Положите их сюда.
Лукас дернулся и очнулся, рассеянно снял нетлог и прижал ладони к решетке дезинфекционного излучателя. Куда ни посмотри – никого, рядом была только эта девушка в красном комбинезоне; а вокруг лишь развалины и мертвый зӱрёгал. В эфемерной тишине. В полной пустоте. Перед этим высыпала куча спасателей, но сейчас все убежали к поезду. К Аш~шаду. В круговорот событий. К месту происшествия. Девушка побежит тоже, как только управится с этой мелочью.
Телеконференция продолжалась через нетлог Зулу Зардоза; медийный образ жил своей жизнью, как джинн, выпущенный из лампы. Теперь дело уже касалось не отдельных личностей. Лукас почти физически чувствовал, как сам он остается в стороне… как теряет над ситуацией контроль.
Над медийными образами.
Над собой.
Он уставился на сочащиеся ранки на вполне знакомых потрескавшихся пальцах, но его сознание ожогов не признавало. Головная боль была столь ужасна, что, кроме нее, Лукас ничего не воспринимал. И все же ее силы не хватало даже для того, чтобы заставить его скривиться. Сознание не признавало вообще ничего во всем теле. Вероятно, он был в шоке. Где-то в другом мире.
По крайней мере, ему явились видения.
Все сливается в полумраке и дыме. Но он знает, что ӧссеане смотрят: он чувствует их янтарные глаза за стеной темноты. Гремит лебедка, и намотанная цепь скользит по камням; она натягивается и дергает его за руку, тащит его к огню на аиӧ. Лукас вдруг понимает, что его осудили на смерть. И знает, на какую.
Его вторую руку что-то тяготит. Он не осмеливается на нее посмотреть. Он не знает, что у него в руке, но вспоминает совершенно четко, что руку ни в коем случае нельзя сжимать в кулак. Нельзя смыкать пальцы. Это он вбил себе в голову. Когда-то. В самом начале. Половину вечности назад.
Чайная свечка?..
«Да, так и есть», – вдруг понимает он. Это ведь миска с водой. Так делается у ӧссеан. Вода не должна пролиться. Свечка не должна погаснуть. Ладонь не должна шевелиться, что бы ни происходило.
Очередной рывок цепи. Огонь все ближе. Лукас уже чувствует жар, первую волну под ногтями, и быстро сгибает пальцы, чтобы его отдалить… но движение неумолимо – цепь тянет руку в огонь. Животный страх распирает льдом грудь, парализует мысли, пробуждает в нем крик уже сейчас; но есть и вторая рука. Обязательство. Предупреждение. Напоминание, что дело серьезное. Лукас стискивает зубы. Воспоминание впивается в его голову и сжимает, будто кольцо из платины. Сдавливает горло все сильнее, а последняя вспышка разума вызывает в нем решимость.
Боль вдруг совершенно отключает его мозг. Парализует сознание, ослепляет глаза, расплавляет душу. «Лардӧкавӧар, лӱкеас лус, кё мёарх арӧ», – бесконечно повторяет Лукас мысленно. Слова литургии обвивают его будто сеть. Она не дает его растрескавшимся мыслям распасться, как реставратор, который чинит кувшин, как чинили горшечники в старину, и стягивает черепки, чтобы между ними не осталось щелей. Время замерло в парализующем напряжении. Мир остановился во время падения. Осколки не могут рассыпаться.
Свеча не погаснет. Вода не прольется.
Лукас вздрогнул. «Это была всего лишь виртуальная реальность, – вдруг понял он. – Теперь я на Земле. Тут Аш~шад. Обрушившаяся дорога. Мертвый зӱрёгал.
Мои руки правда обожжены».
Но он не мог в это поверить. Ни в чем из этого он не был уверен на сто процентов. Еще оставалась возможность, что всё это – все развалины, молодая медсестра, пепел, почерневшая трава – наоборот, ему лишь кажется.
Лукас закрыл глаза.
Перед его внутренним взором назойливо вертелось другое лицо… неопределенное, глаза завязаны платком. «Как Аш~шаду удавалось прыгать и сражаться, если он ничего не видел?» – невольно спросил себя Лукас, но об ответе не задумывался.
Сражаться.
– Ты должен сражаться, абӱ Лӱкеас Лус, – сказал кто-то с призывной настойчивостью. – Не дай себя сковать. Не дай себя ослепить.
Ослепить – это точно. Все эти вспышки искр в небе, на которые он смотрел ранее, теперь набились ему в глаза как песок. Из-за них он не мог сосредоточиться на лице.
Настойчивость была недостаточно настойчивой.
Платок, однако, черный, гладкий, без узоров. Никак не золотой. А мужчина этот – не Аш~шад. Это ӧссеанин. Лукас видел его совершенно четко, стоящим в алькове какого-то ӧссенского дворца. «Скӱтё», – предположил он. – Хотя нет. Глубокие тени, фиолетовое небо – это не Ӧссе».
Он вяло размышлял; перекладывал образ в голове как кусочек пазла, который никуда не подходит.
«Рекег. А может, даже Гиддӧр… разве такое возможно?»
Парамедик вытащила из переносного холодильника две пластинки синего регенерирующего геля, сняла с них упаковку и приложила к рукам Лукаса.
– Если не хотите ничего против боли – это ваше дело. Но сначала будет немного неприятно.
«Нет, не будет, – подумал Лукас. – Разве может, Рё Аккӱтликс… разве может что-то еще затронуть меня, будучи бесконечно далеко? Что вы знаете о боли. Мне так все равно». Он отупело смотрел, как гель от тепла размягчается и принимает форму пальцев, словно намоченный целлофан. Какая там боль. Он не чувствовал даже холода.
Ему вдруг показалось, что вместо геля он видит мицелий: скользкую поверхность гриба, которая точно так же висела на его руках… когда-то, не сейчас,
