– Уильям… пожалуйста… скажи мне, что мы можем остановиться сейчас и продолжать пытаться самостоятельно. Она не наша дочь.

– И дальше выбрасывать деньги на ветер? Ты этого хочешь? Айрис… правда, ты должна это понять. Мы не можем больше влезать в долги. Мы уже брали вторую закладную на дом, чтобы оплатить терапию, и ничего не вышло. Мы не можем продолжать попытки, не зная, что произойдет. Каждый раз, когда мы это делаем, мы все равно что отправляем десятки тысяч долларов в мусорную корзину. Ты понимаешь это? Айрис, это важно. Ты должна это понять. Мы не можем иметь детей. У нас больше нет денег.

– Мы можем продать дом…

– Айрис… – Уильям подошел к жене, сел рядом и погладил ее по лицу, вытирая слезы. – Ты не понимаешь, да? Мы не можем его продать, пока не расплатимся по обеим закладным. Мы застряли здесь, пока не выплатим долг. У нас нет альтернативы, Айрис.

– Страховка может…

– Айрис! Пожалуйста, остановись. Ты знаешь, что я прав, и ты должна…

Внезапно она удивленно посмотрела в сторону спальни и вскинула руку, призывая мужа к молчанию.

– Она перестала плакать… – прошептала Айрис, ее глаза загорелись мечтой. Внутри нее неведомо для себя самой пробуждалась ее темная сторона: молчание ребенка заставило женщину примириться с тем, чего она желала с того самого момента, как протянула девочке руку в суматохе парада. Это она, пока Уильям ждал в подъезде, вышла в соседний магазин, чтобы купить детскую одежду, которая скроет девочку от взгляда родителей. Это она, пока они шли по 35-й улице, снова и снова повторяла Кире, что ведет ее на встречу с родителями, которые вынуждены были уехать, не предупредив ее, потому что возникла проблема с рождественскими подарками. По мере того как они удалялись все дальше и дальше от места, где они ее подобрали, на пересечении 36-й и Бродвея, супруги понимали, что пересекают черту невозврата, нарушают все возможные и невозможные границы, и в тот самый момент, когда они вошли в метро на станции «Пенн», направляясь домой под равнодушным взглядом бездомного, они поняли – у этого путешествия во тьму будет только один конец.

– Видишь? – едва слышно выдохнул Уильям. – Она должна привыкнуть к нашему дому. Это лишь вопрос времени, когда мы станем счастливой семьей, Айрис. Понимаешь? – Уильям подошел к жене, обхватил ее лицо и заглянул ей в глаза.

– Бедняжка, должно быть, совсем обессилела от слез, – прошептала она, положив голову ему на грудь. – Она просто хочет вернуться к родителям. Ей страшно. Она не знает, что случилось.

– Ее родители? Родители бросили ее посреди толпы, Айрис. Ты веришь, что они заслуживают быть родителями, а мы нет? Ты правда в это веришь? Разве это справедливо?

Айрис встала и подошла к двери спальни, беспокоясь, что с девочкой что-то случилось. Впервые в жизни она испытывала такой страх за кого-то, кроме себя, и ей нравилось чувствовать себя защитницей беспомощного существа. Она в страхе открыла дверь и, взглянув на пол у порога, не смогла сдержать счастливой и жалостливой улыбки.

Кира уснула, свернувшись калачиком на ковре, ее волосы были коротко подстрижены. На ней была одежда, которую Айрис схватила в магазине: пара белых брюк и криво застегнутое темно-синее пальто. Ее маленькое личико было мокрым от слез, и Айрис, склонившись, провела пальцами по соленой полоске на левой щеке.

– Ты представить не можешь, как больно мне слышать ее плач, Уильям. Душа болит, когда она так рыдает. Я не знаю, смогу ли я это сделать. Не знаю, способна ли я. Это… слишком тяжело.

– Милая, она теперь наша дочь. Я понимаю, тебе больно. Но постепенно все наладится. Мы должны быть сильными. Ради нее. Чтобы защитить ее от этого ужасного, безжалостного мира.

Глава 29

Тяжело просить о помощи, но еще тяжелее – признавать, что она необходима.

29 ноября 2003

5 лет с момента исчезновения Киры

С каждым новым штрихом художника в офисе ФБР Зак колебался все сильнее. Он с родителями находился в небольшой комнате на четвертом этаже рядом с сотрудником отдела распознавания лиц, который рисовал, стирал и исправлял набросок с помощью десятка карандашей разных цветов, лежавших на столе рядом с ластиками из разных материалов. Агент Миллер молча ходил взад-вперед за спиной портретиста, время от времени поглядывая на мальчика, а тот боялся, что провалит задание.

– Что скажешь? Нос достаточно длинный? – спросил художник после нескольких минут молчания, пока набрасывал эту часть лица. До этого он более получаса менял и корректировал треугольник, который определял расположение глаз по отношению к верхней части носа.

– Я не… я не знаю. Я думаю… может быть, как раньше. Я не уверен.

– Как раньше? Какая из последних двадцати версий? – вскричал агент Миллер, теряя терпение.

Слеза скатилась по щеке Зака, он уже жалел о своем признании, что оставил кассету в почтовом ящике Темплтонов. Мать мальчика в ужасе уставилась на агента, который начал выходить из себя из-за постоянных изменений черт лица. Они сделали так много версий фоторобота этой загадочной женщины, что с каждым новым наброском ее лицо казалось все более нереальным.

По правде говоря, Зак мало что помнил о женщине, которая заплатила ему десять долларов. Она сидела внутри белого автомобиля в солнцезащитных очках, и единственное, что он помнил отчетливо, – это короткие вьющиеся светлые волосы. Женщина была одета в черный свитер, и у нее была маленькая машина, но, увидев протянутую через окно купюру, Зак больше ни на что не обращал внимания.

– Не смейте говорить с моим сыном в таком тоне. Ясно вам? Мы согласились, чтобы он помогал, но мы не обязаны терпеть ваши плохие манеры. Он всего лишь ребенок, ради бога.

– Миссис Роджерс, если он не будет сотрудничать, это помешает уголовному расследованию и против него могут быть выдвинуты обвинения. На кону жизнь ребенка, и она зависит от того, захочет ли ваш сын вспомнить, как выглядела эта чертова женщина.

– Как у вас хватает наглости говорить подобное? Как? Вы как будто хотите переложить на нас вину за девочку. Это ужасная история, но мой сын просто пытается помочь. Мы хотим сделать все, что в наших силах, но не так. Не под таким давлением.

Миссис Роджерс погладила лицо сына и прошептала ему что-то на ухо. Посмотрев на агента, отец Зака покачал головой, а затем тоже склонился, негромко утешая сына.

– Сынок, ты можешь остановиться в любой момент. Слышишь