– Госпожа, – сказала серьезная молодая женщина с короткими рыжими волосами, – у них для женщин есть особая комнатка…

– Тебе там будет удобнее? – Женщина постарше взметнула синими и зелеными шелками, звякнула браслетами и сережками – все это было обязательной принадлежностью богатой матроны того времени. – Или ты заботишься обо мне? – Шелка улеглись. – Мы с тобой стоим на пороге больших финансовых приключений, а тебе еще и путешествие предстоит. Я, разумеется, не хочу, чтобы нам докучали мужчины: ни богатые, которые думают, что нам льстит их внимание, ни победнее, которые захотят добиться от нас приятных улыбок, ни совсем уж нищие, сумасшедшие и калеки, которые полагают, что все женщины, как добрые матери, обязаны подавать им милостыню.

– Но вам не хочется сидеть в занавешенном алькове, который оградил бы нас от их приставаний, – улыбнулась Норема.

– Да, я желаю сидеть на вольном воздухе, где к нам непременно пристанут. Тебя это не удивит, ведь ты уже год у меня работаешь. Меня не устраивает место, занимаемое женщиной в нашем обществе, и это не просто занавешенный альков в углу портовой таверны или стол под навесом; не мой огороженный сад в Саллезе, благодаря которому я еще как-то терплю этот мир, и не мои склады на Шпоре, позволяющие мне иметь этот сад. И пока мы стоим здесь, думая, отчего нас не устраивают ни солнце, ни тень, подумай также о великих достижениях искусства, экономики и философии, недоступных нам потому, что мы заняты только этим! – Матрона снова всколыхнула сине-зелеными юбками. – Пойдем в наш альков, Норема, и выпьем сидра. – Дама проследовала между столами и скамьями с легкой улыбкой на лице, не сомневаясь, что ее спутница тоже улыбается столь категоричным речам. Норема, однако, не улыбалась, одержимая навязчивым желанием быть честной со своей госпожой – как потому, что очень немногие желали того же, так и потому, что дивилась ее деловой хватке в мире, где все предприятия существовали не дольше трех поколений. Кроме того, глубокое уважение к своей работодательнице давно подсказало ей, что самые легковесные суждения госпожи Кейн требует глубокого размышления, и она ни разу не пожалела, что послушалась этой подсказки.

– Норема, – сказала госпожа Кейн, когда они заняли места за мрачной, красной с черным, завесой (слуга, болтая с мужчинами под навесом, не спешил обслужить их), – меня, если позволишь, кое-что занимает. Ты у нас родом с Ульвен, а мы в Колхари только и слышим о ваших женщинах, которые управляют рыбачьими лодками вместо мужчин. Мы, безусловно, идеализируем вашу свободу среди ограничений нашей цивилизации, однако… если бы мы сидели снаружи и мужчины все же пристали к нам, тебя бы это не слишком обеспокоило?

– Мне и здесь неплохо сидится. – Норема сложила руки на коленях, и ее серьезное лицо на миг стало хмурым. – Меня обеспокоили бы навязчивые мужчины, на смирных же можно просто не обращать внимания – а такие, мне думается, здесь в основном и бывают.

– Не обращать на них внимания можно по двум причинам, и я не знаю, которая из них применима к тебе. Либо ты настолько выше меня как женщина, так уверена в себе благодаря воспитанию, полученному в месте намного лучше, чем это, что подобных мелочей вовсе не замечаешь; это значит, что искусство, экономика, философия и приключения тебе не заказаны и ты можешь воздать им должное в этом алькове столь же свободно, как если бы сидела на воздухе. Другая причина вот в чем. Чтобы избежать беспокойства и раздражения, ты закрываешь наглухо часть себя, ту часть, что откликается как на малейшее безобразие, так и на малейшие проявления красоты, – закрываешь, заколачиваешь досками и прячешь подальше ключ. И если мы должны сделать именно это, чтобы наслаждаться своим местом под солнцем, то мы с тобой не художницы и не искательницы приключений, а калеки, сами себя изуродовавшие. Ибо эти пространства нашей души открывать и закрывать не так-то легко – чему-чему, а этому я за пятьдесят лет научилась.

Слуга, откинув занавеску, молча кивнул на просьбу принести сидр и обмахнул тряпкой полированную столешницу, и без того чище (хотя бы потому, что ей меньше пользовались) прочих столов в таверне.

– Вот я и не знаю, какая причина верна для тебя – для нас. Думаю, ни одна женщина не уверена в этом. Вот почему я без конца пережевываю этот вопрос, как строптивая сука – обслюнявленный старый лоскут. Даже если тебе это не вкусу.

– Что ж, госпожа… Пусть в искусстве и экономике я не сильна, но эту поездку к барону Альдамиру по вашим делам вполне можно назвать приключением.

У госпожи Кейн вырвался гортанный смешок, каждый раз говоривший Нореме, что жизнь этой бездетной вдовы, ограниченная как будто только делами и высшим саллезским светом, на самом деле гораздо богаче; саму Норему тоже не удовлетворили бы полностью одни только дела и светская жизнь, хотя и то и другое очень ее занимало.

– В мои детские годы в Колхари – хотя у нас в семье город называли Неверионой; порой я удивляюсь, милая, какая у меня долгая жизнь! – черные мячики привозили каждое лето. Богатые дети собирались у фонтанов в садах Саллезе, бедные – у затхлых колодцев на Шпоре. Я еще помню, как изобрели первый фонтан: он забил на заднем дворе у наших соседей, которые были намного богаче моих родителей, и все завели себе такой же, или два, или целую дюжину. Варвар, придумавший их, нажил огромное состояние, отчего, как я слышала, обезумел и спился. Мы играли в свои мячики, выкрикивая стишок… как же его?