Всего вышло восемь номеров газеты, я нашел пока семь. Каждый номер в четыре страницы, да к третьему номеру в качестве приложения на двух страницах дана «Речь об обязанностях русской интеллигенции, вытекающих из Манифеста от 17 октября, произнесенная в Общем Собрании третьего элемента Шадринского земства 30 октября 1905 г. «за подписью «Земский врач А. Куропатвинский».

Думается, тираж номера не превышал 50—70 экземпляров. Некоторые номера были повторены на гектографе.

Содержание «Каргапольского листка» разнообразно. Тут и начатки политических знаний, поданные с расчетом на полуграмотную крестьянскую массу. Тут и пропаганда несколько наивных целей и задач созданного Куропатвинским «Общества друзей воздержания» (цель общества, как гласил параграф 1-й его устава, — «Нравственное и умственное самосовершенствование его членов, нравственная и материальная взаимопомощь»). Тут и хроника политической и общественной жизни. Так, в № 5 «Листка» сообщается о забастовке почтово-телеграфных работников в Шадринске, о создании союза приказчиков, о черносотенских выступлениях в уезде и прочее.

Имеющийся в моем собрании комплект оканчивается седьмым номером — от 28 ноября 1905 года. Весьма возможно, что последний — восьмой — номер был арестован полицией, поскольку издание осуществлялось явочным порядком, то есть без разрешения полиции.

Если судьба «Каргапольского листка» нам известна, то какова судьба самого А. И. Куропатвинского, пока не установлено. Можно лишь привести хроникерскую заметку в «Пермской земской неделе» за 22 марта 1907 года, № 4, стр. 9.

«5 марта в Шадринске выездной сессией Екатеринбургского окружного суда, без участия присяжных заседателей, рассматривалось уголовное дело о бывшем враче Каргапольской земской больницы, Шадринского уезда, г. Куропатвинском, обвиняемом по 1028 ст. ул. о наказаниях, т. е. в издании, без предварительного на то разрешения, газеты в с. Каргапольском, под названием «Каргапольский листок», которого выпущено было 8 номеров. Г. Куропатвинский на суд не явился. Суд постановил заочное решение, приговорив г. Куропатвинского к 8 р. штрафа, с заменой арестом на 2 дня, в случае несостоятельности».

«НАШИ ДУМЫ»

Странное на первый взгляд дело: духовная семинария — учебное заведение, готовившее кадры духовенства, в то же время порождала в своей среде множество безбожно настроенных людей. Семинария дала много рядовых деятелей революции, не говоря уже о работниках науки и культуры, литературы и искусства.

Пермская духовная семинария, где пришлось учиться мне в 1902—1908 годах, также дала много выдающихся людей: Д. Н. Мамин-Сибиряк, П. П. Бажов, изобретатель радио А. С. Попов, математик И. М. Первушин, писатель и путешественник К. Д. Носилов… В 1850-х годах в семинарии возник революционный кружок, который наделал много хлопот святейшему Синоду православной церкви. Впоследствии десятки бывших воспитанников приняли участие в революционном движении.

Осенью 1907 года представители шести учебных заведений Перми договорились об издании городского ученического журнала.

Собирались, конечно, на частной квартире. Тон задавали гимназисты. На нас, семинаристов, смотрели искоса — что-де могут дать хорошего кутейники, бурсаки!

Стали мы ждать выхода «своего журнала». Долго ждали, и вот в декабре появился первый номер. Но он разочаровал нас — содержание его вышло серым, а еще того хуже был внешний вид журнала.

Этого и надо было ждать. Большинство членов редакционно-издательской комиссии чувствовало себя «назначенными», а потому к делу отнеслось с прохладцей. Авторы-гимназисты больше старались блеснуть своей «ученостью», порисоваться, чем уделить внимание наболевшим вопросам. С тяжестью в душе расходились мы после собрания, посвященного обсуждению первого номера.

Но судьбой ученического журнала заинтересовались передовые люди Перми, в частности члены подпольной большевистской организации: мой соученик семинарист Соря Первушин и гимназистка Леля Буткевич.

Как-то в одну из перемен ко мне подошел Соря и стал говорить, что некая организация встревожена неудачей с изданием журнала учащихся и хотела бы издавать его иными силами, так не приму ли я в этом деле участие. Я хотя и не состоял в партии, но уже с мая 1905 года, выражаясь современным языком, рабкорил в легальной печати и принимал участие в издании своего семинарского рукописного журнала, выпускавшегося тайно от начальства. Поэтому я охотно согласился.

Решили сразу же после зимних каникул приступить к делу. В дружный редакционный коллектив вошли Леля Буткевич, Соря Первушин, реалист Миша Ерошкин и я.

Леля училась в последнем классе гимназии. Ничего внешне примечательного в ней не было, кроме постоянной серьезности. Отец ее служил гражданским инженером в Перми, квартира у них была хорошая, просторная, и потому все наши редакционные заседания проходили там. Помню, что Лелина мама всегда встречала нас очень доброжелательно, очевидно, понимая важность нашего дела и сочувствуя ему. Уже потом я узнал, что эта женщина считалась видной общественницей города.

Соря, или, точнее, Виссарион Павлович Первушин, дальний родственник известного русского математика И. М. Первушина, был сыном дьякона из какого-то захолустного села Прикамья. Невысокого роста, приземистый, с непропорционально большой головой, Соря всегда выглядел серьезным, сосредоточенным, редко улыбался, а чтобы хоть раз захохотал — такого случая не помню. Знаю, что никогда он не курил, не предавался обычному семинарскому занятию — выпивке, много читал.

Миша Ерошкин — самый младший по возрасту член нашего коллектива, посетил, кажется, не больше двух заседаний и больше не появлялся, очевидно, сообразив, что попал не туда.

Соре и Леле, как людям с партийной нагрузкой, не было времени вести техническую часть нашего издания, и вся она целиком легла на мои плечи.

«Техника» заключалась в покупке писчей бумаги и материалов для изготовления гектографа, в переписке текстов специальными чернилами, в печатании журнала.

Гектографическая масса готовилась из желатина и глицерина. Чтобы закупить большое количество этого материала, приходилось бегать по разным аптекам, чтобы не вызвать у продавцов каких-либо подозрений.

Много требовалось и бумаги. Ведь тираж каждого номера составлял 120—130 экземпляров. Опять же приходилось ходить за ней по всем пермским магазинам, покупая в каждом понемногу. Когда я нес купленную бумагу, то старался прятать ее под пальто и даже под рубашку. Помню, мне надоело покупать по мелочам, и я как-то в магазине Рязанцевых, помещавшемся в гостином дворе, купил сразу стопу. Отпустивший бумагу приказчик понимающе улыбнулся, точно хотел сказать: «Знаю ведь, что для запретного дела покупаешь…» Выйдя из магазина, я с трудом затолкал стопу за пояс, запахнул полы пальто и со страхом и трепетом пошел в семинарию.

Семинарское общежитие не вмещало всех учеников, и некоторые из них жили на частных квартирах. Квартирантом был и я. Каждую субботу мы обязаны были посещать казенную баню.

Баня помещалась в стоявшем на дворе двухэтажном кирпичном здании, занимая его нижний этаж, а в верхнем были столярка и материальный склад. Хозяйничал в столярке молчаливый хромой столяр Иван Иванович. Мы, ученики, любили его. Это был настоящий пролетарий, сочувствующий нам, участникам недавней семинарской забастовки.

Начальство, не считая попа-эконома,