Шрифт:
Закладка:
Уехав на дачу, угнетенный «тенденциями» автор терпеливо дожидался августа, но вдруг пришла телеграмма: «Немедленно в Москву, будем печатать в июле». Оказалось, что Тендряков не поладил с Твардовским, требовавшим изменений в тексте, и забрал рукопись. В печать пошла «Большая руда», опубликованная в 7-м номере «Нового мира».
* * *
О «Большой руде» было в свое время написано очень много[141]. Современная ей критика отнеслась к книге очень доброжелательно. Для этого было несколько важных предпосылок. Новый голос молодого писателя, каких ждала читающая публика после удушья сталинизма; глубокий реализм владимовского пера; отголоски шельмовского романа; авантюрность, азартность и жизнестойкость героя; трагичность конца. Но главным было высокое качество отточенной, мастерской прозы, свидетельствующей о появлении в отечественной литературе большого писателя. «Не испросив нашего позволения, нас подключили к новому для нас куску жизни и чужой душе… и из этой заколдованной сферы не вырваться», – писала И.Б. Роднянская, характеризуя построение владимовских фраз, как «внутренне напряженное и повелительно напрягающее читателя»[142].
Позднее критики рассматривали повесть и ее героя во всех возможных контекстах – соцреализма, производственного романа, оттепели, молодежной прозы. Но владимовская проза никуда не вписалась. Сверстники предпочитали новых героев, «аксеновских балагуров», как их окрестил Л. Аннинский: «Если Пронякин – летун, выскочка и захребетник (а перед коллективом-де все равно не удастся словчить), то Владимов – вполне понятный мифолог коллективизма. Если же Пронякин – передовик, подающий пример косной массе (а дура-масса с запозданием прозревает), то Владимов – элементарный мифолог героики. При любой такой “программе” – ничего особенного в повести нет. Так мы тогда мыслили»[143].
Владимов с самого начала относился к этим «запихиваниям в коробочки» крайне скептически. Похвальные рецензии и статьи радовали его, но убеждение, что суть книги критиками не была до конца распознана и герой не понят, осталась в нем до самого конца: «Коротко сказать, “Большую руду” не приняли, а – стерпели» (1/160).
Сюжет повести
Владимир Лакшин вспоминает, как на встрече в редакции «Нового мира» с Жан-Полем Сартром и Симоной де Бовуар Владимов говорил, что построение фабулы должно быть простым и крепким, как сюжет былины[144]. Е. Старикова отмечала впоследствии «балладную четкость» владимовского повествования[145].
Само словосочетание – «Курская магнитная аномалия» – казалось необычайно притягательным среди советского лексического конформизма. На КМА приезжает шофер Виктор Пронякин, известно о котором очень немногое. После армии Пронякин поехал в деревню к своей невесте Наташке, предвкушая радости семейной жизни и работу по специальности. Но, столкнувшись с холодным ханжеством девушки, он на рассвете уходит от нее в неизвестность. Женившись на случайно встреченной доброй и щедрой в любви женщине, он отдает ей свою глубокую душевную привязанность. После долгих скитаний и перемены мест работы он твердо намерен осесть на КМА, чтобы заработать и обеспечить хорошие условия для своей «женульки» и будущих детей. И в этой новой и полной смысла жизни он очень хочет показать окружающим высочайший класс шоферского мастерства.
С трудом починив сломанную машину, Пронякин нанимается на работу. Но производственные нормы на восстановленный им МАЗ так завышены, что выполнить их и получить полную зарплату практически невозможно. Это заставляет Виктора использовать на опасной дороге рискованные приемы вождения, что очень нервирует других шоферов. И когда он решает ездить в карьер в дождь, хотя этого не позволяют правила безопасности, между ним и бригадой назревает серьезный конфликт.
Вдруг в его заезд открывается чистая руда, и Пронякин оказывается первым, в чей кузов засыпается драгоценная синька. В нетерпеливом азарте он уговаривает экскаваторщика перегрузить кузов машины, чтобы убедить всех, что долгожданная порода наконец «пошла» и может начаться ее индустриальная добыча. В возбуждении от радостной новости Виктор на мгновение теряет контроль над машиной, и перегруженный МАЗ вместе с шофером свергается в карьер со страшной высоты.
Не-герой на стройке коммунизма
«…Бездомный неунывайка Пронякин был мне чем-то в судьбе и характере очень близок», – сказал Владимов о своем первом литературном герое.
Выбор шофера главным персонажем повести был не только определен обстоятельствами командировки, но и заложен глубоко в российской реальности, литературной и кинематографической традиции[146]. Путешествия, о которых сам писатель так мечтал в молодости, были в Советском Союзе очень осложнены вечными проблемами с билетами, недоразвитой цепью железных и автомобильных дорог, плохим местным транспортом, отсутствием доступных гостиниц, бедностью населения и общей привязанностью к месту – результатом института прописки. Но шофер был по определению человек в дороге и в одиночестве, что чрезвычайно привлекало Владимова, видящего в этой профессии сходство с писательской: «В дороге думается хорошо и потом легко пишется». «Ехать – всегда хорошо», – уверенно говорит Пронякин (1/146).
Страстное желание Виктора обосноваться там, где будет вершиться большое и важное дело, проступает в разговоре с начальником карьера: «Не нынче, так завтра, а будет руда!» (1/56) И хотя это явная спекуляция на чувствах молодого специалиста, но он и сам отчаянно надеется на эту руду, которая осветит его жизнь смыслом и радостью настоящего труда. Именно для этого он приехал на КМА после всех «теплых местечек», где больше не готов был прозябать с чувством своей человеческой и профессиональной нереализованности. Важнейшая черта характера Пронякина – горячее желание работать: «Я к делу хочу определиться. Я работать могу, как мало кто» (1/56). С профессиональной уверенностью и любовью мастера он говорит, приступая к починке поломанной машины: «У меня пойдет. Зверь будет, а не машина» (1/61). И.Б. Роднянская характеризует владимовского героя как человека незаурядного: «Он настойчивее, одареннее, энергичнее многих из этих других, он мастер своего дела, артист»[147].
Цель Виктора – обрести своей работой на КМА достойное человеческое благополучие. То, что веками было нормой жизни и о чем так ясно писал Александр Чудаков: «Дед знал два мира. Первый – его молодости и зрелости. Он был устроен просто и понятно: человек работал, соответственно получал за свой труд и мог купить себе жилье, вещь, еду без списков, талонов, карточек, очередей. Этот предметный мир исчез… страна многовековой истории стала жить по нормам, недавно изобретенным»[148].
В лицемерной советской реальности о таких людях, как Пронякин, принято было говорить «поехал за длинным рублем». А вся роскошь, на которую надеется бездомный тридцатилетний водитель, – свой домишко
