ответил вопросом же: какие у него имеются основания предполагать о существовании подобных? Ведь о том, что Писание таковых не упоминает, ему, как я не сомневаюсь, известно. Хотя я и так прекрасно понимал, откуда он вычитал эту легенду, выяснилось, что он основывался на тех абзацах из святого Иеронима, где повествуется о беседах дьявола с Антонием. Но он полагал, что в Писании также можно найти цитаты, подтверждающие этот миф.

«К тому же, – заявил он, – вам же известно, что за границей в это верят повсеместно, более того, если бы вам, как мне, пришлось путешествовать без конца по ночным сельским тропам, вас бы мой вопрос не удивил».

«В таком случае, вы придерживаетесь мнения Джона Мильтона, – ответил я, – и полагаете, что

Мы спим ли, бодрствуем, – во всем, везде

Созданий бестелесных мириады,

Незримые для нас»[24].

«Не знаю, почему Мильтон утверждает, что они незримые, – заявил он, – по всей вероятности, он был слеп, когда это писал. Что же касается остального, да… думаю, что он прав».

«Пусть я не бываю за границей так часто, как вы, хотя бываю я там тоже нередко, особенно в последнее время, – заметил я, – тем не менее за все время, как живу здесь, демонов на сельских тропах я ни разу не встречал. Ну, а если вам повезло более, вашим рассказом наверняка крайне заинтересуется Королевское общество».

Я вспоминаю об этом незначительном разговоре потому, что доктору А. он не понравился – из комнаты он выскочил сильно обиженный, бормоча себе под нос, что эти высокопоставленные и сухие священники видят у себя под носом лишь молитвенник да пинту вина.

И подобные наши беседы принимали столь поразительный оборот не единственный раз. Как-то вечером он пришел о прекрасном расположении духа, а потом сел у камина и, закурив, впал в задумчивость, из которой я вывел его, задав весело вопрос, не встречал ли он в последнее время своих причудливых друзей. Он разволновался, глянул на меня совершенно безумным взглядом, словно испугался, и спросил: «Разве вы там были? Я вас не видел. Как вы туда попали? – Потом он сменил тон на более сдержанный: – Что вы там сказали о встрече? Кажется, я задумался и прослушал».

А я ответил, что имею в виду фавнов и кентавров, а вовсе не ведьм на шабаше, но, по-моему, он меня так и не понял.

«Да нет, ни тех, ни других, – произнес он. – Но я смотрю, вы гораздо скептичнее, чем приличествует носящему мантию. Ну а ежели вас заботят ночные тропы, порасспрашивайте-ка мою экономку о тех временах, когда она была ребенком».

«Ну да, – согласился я, – и еще старух в богадельне да детишек в хижинах. На вашем бы месте я бы обратился к вашему собрату Куинну – может, он даст вам таблетку для прочищения мозгов».

Должен заметить, что в первый и в последний раз он дал понять, что имеет зуб против доктора Куинна и Дженетта, и, как то соответствует моей должности, я попытался убедить его, что он ошибается в них обоих.

Но все же нельзя отрицать, что некоторые уважаемые семейства прихода по совершенно непонятной причине стали оказывать ему холодный прием.

Под конец он сказал, что никому в Ислингтоне он зла не причинял и имеет право жить, как ему заблагорассудится, в любом месте, тем не менее на доктора Куинна он не обижается.

Сейчас я вспоминаю, что, кажется, именно мое последующее замечание навело его на мысль, которую он затем и высказал. Я упомянул о фокусах, которые наблюдал мой браг в Восточной Индии у двора Раджи Майсура.

– Очень удобно, когда человек каким-либо способом приобретает силу оживлять неодушевленные предметы, – отозвался доктор Абелл.

– Наподобие того, когда топор поднимается против того, кто его держит?

– Ну, сей пример мне в голову не пришел, но если вы бы могли заставить книгу прилететь к вам с полки самой да еще приказать ей открыться на нужной странице…

Он сидел близ камина… вечер стоял холодный… и он вытянул руку, вот так, и в ту же минуту каминные приборы – кочерга-то точно, – сильно грохоча, понеслись к нему, и он еще что-то сказал, но я не расслышал. И я заметил ему, что не в состоянии уразуметь, как он не боится, что его действия не повлекут за собой столь тяжелой расплаты, какой ни один христианин и представить себе не может. Он согласился со мной.

«Но я нисколько не сомневаюсь, – возразил он при этом, – что подобного рода сделки очень заманчивы и очень убедительны. И все же вы не одобрите их, доктор? Полагаю, что нет».

Это все, что мне известно о воззрениях доктора Абелла и об отношениях между этими людьми. Доктор же Куинн, как я уже и говорил, был простым, честным человеком, к которому я бы обратился за советом, что я, кстати, и делал. Но, однако, и он время от времени оказывался во власти мучительных фантазий. Был период, когда его так тревожили сновидения, что он был не в состоянии сохранить их в тайне и пересказывал их содержание всем своим знакомым, в том числе и мне. Однажды я ужинал у него, и он все никак не желал меня отпускать.

«Если вы уйдете, – заявил он, – я буду вынужден лечь спать, и мне опять приснится куколка насекомого».

«Вы, должно быть, в плохом состоянии», – предположил я.

«Не думаю», – и он дернулся, будто испугался своих собственных мыслей.

«Я просто хотел сказать, – объяснил я, – что куколка – предмет безвредный».

«Эта не такая, – сообщил он. – Я даже думать о ней не хочу».

А ради того, чтобы я подольше не уходил, он стал мне объяснять (правда, я сам его заставил), что это сон, который ему снится каждую ночь, причем порой даже несколько раз за ночь.

А снилось ему каждый раз одно и то же: будто просыпается он с огромным желанием вскочить и выбежать на улицу. И тогда он одевался и шел к двери, выходящей в сад. У двери стояла лопата, которую он должен был взять, затем он выходил в сад, над которым светила луна (во всех его снах всегда стояла полная луна), и начинал копать, причем будто его что-то заставляло это делать. Через некоторое время лопата натыкалась на что-то светлое. Ему казалось, что это какая-то ткань: то ли хлопок, то ли шерсть. И надо было ему убрать эту ткань. И всякий раз глазам его представал все тот же предмет: куколка ночной бабочки,