песни, пульсирующей из крадущейся мимо девятки с опущенными стеклами. Интересный дуэт, ничего не скажешь. На ближайшем перекрестке машина лениво повернула налево, скрывшись за детской площадкой, обнесенной тюремным забором, покинула ансамбль. Я осталась один на один с колокольным звоном. Каждый раз, как его слышу, сразу представляю, что кого-то хоронят или кто-то венчается. А может, и не кого-то. Благословен бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков. С первыми все понятно, им уже ничего не интересно, но вот вторые, – когда они стоят друг напротив друга у алтаря или дают клятву – произносят этот самый красивый текст в мире, – они вообще думают о том, кто из них первым умрет? Говорят, бразильские невесты на церемонии венчания должны быть без нижнего белья, примета такая, мол, совместная жизнь тогда будет счастливой. Интересно, конечно. Наши бы женщины не то что без белья, они без платка, простоволосые, от стыда бы сгорели: и четырех часов бы ждать не пришлось, если верить Тане Маевской.

Колокол все звонил, не унимался, орал, будто только что родился. Оба рукава моего переулка опустели, не предвещая ничего интересного, к тому же начинало темнеть, и я решила, что в сумме это знак – все, пора возвращаться домой. Куда там дальше по остывающему городу – я не знаю, а точнее, не хочу знать, поэтому надо бы найти обратную дорогу, как-то вспомнить ее, попробовать вернуться назад по своим же следам, чего ни в коем случае нельзя делать, по мнению моего отца. Все наши пути, которые мы за собой оставляем, тут же стираются нашими ангелами-хранителями специальными ластиками (sic). Ищи новые, а старые забудь. Это к нашему же добру. А иначе – сам себе петлю нарисуешь и в нее угодишь. Ну ничего, ничего, пап. Мы просто представим, что мой ангел-хранитель ушел в отпуск, сейчас же уже лето на дворе.

Так, под натужный звон колоколов я начала медленно разворачиваться назад, чувствуя себя стрелкой в часах, которую кто-то переводит. Сейчас я отправлю себя обратно, в прошлое, уже становящееся будущим, вон туда, к последнему перекрестку, к которому успела войти в доверие, а потом попробую отключиться, пролезть в свою память и приказать ей восстановить весь пройденный путь. Погружусь в самодельный гипноз. Мы же уже это проходили, правда? Но человек только предполагает.

Не успела я и шагу ступить, как вдруг мою голову что-то дернуло, как своевольно, бывает, дергаются конечности перед сном, и справа, на пыльной стене высящегося дома, застался врасплох темно-персиковый силуэт, чем-то напоминающий мою сестру. Обрисованный вечерним измотанным солнцем до мелкого пуха волос на голове, с неестественно острыми плечами и короткой мясистой шеей, силуэт замер, видать, и правда испугался. Несколько секунд он изучающе смотрел на меня, будто копался во всей моей машинерии и так, наверное, пытался понять, представляю ли я опасность. А потом, давясь беззвучным смехом от моего замешательства, женщина начала повторять все мои движения, играя роль прилипчивой болезни. Я поворачивала голову – и она тоже. Я поднимала руку – и она поднимала свою. Я пробовала бежать – и она бежала за мной, перебирая своими каменными ногами. И было что-то чудовищное в том, что от нее невозможно было отделаться. С каждой минутой она все сильнее и сильнее вживлялась, врастала в меня, все быстрее и точнее становилась ее пародия. В какой-то момент, чувствуя, что так больше продолжаться не может, что еще чуть-чуть – и, замученная этим мытарством, я упаду в обморок, я собрала все живое, что еще во мне было, и, удачно подгадав угол, схватила ее за холодное трафаретное горло и что было сил стянула его пальцами. Попалась, мразь. Что, думала, каждой твари по паре? Ошиблась. Теперь знай свое место. Доли секунды – и вот голова женщины начала наливаться жирной коричневой краской, заражающей все ее дрожащее меркнущее тело. Черные ноздри раздувались, предсмертно ловили воздух. Поддержанная боем своего разъяренного сердца, я туго стягивала ее шейные вены, представляя, как прямо сейчас сужается ее мир – от краев к самому центру, убегающим кругляшком концовки старых фильмов. Еще чуть-чуть, еще немного, ну же… ну…

Ключ в замке с хрустом провернулся дважды, крякнула металлическая ручка, и четыре ноги, две – коротких, миндалеобразных, сестринских, две – его, грузных, неандертальских, зашуршали в коридоре. Прозвучала короткая скрежещущая мелодия. Мир пришел в свое привычное движение.

Вместе и опять. Вот же черт. Перевернувшись с бока на спину, я уперлась взглядом в потолок, горизонтально слушая, как освобождается от их тел замаянная обувь и верхняя одежда, подвешиваемая на гвоздь в стене. Я знаю, что будет дальше. Сперва они пройдут на кухню, повесят свои сумки на обтесанные плечи единственного стула, моего, рабочего. Сестра смахнет в фарфоровую морскую раковину два колечка, оба – с указательных. Он – нальет себе стакан холодной водопроводной воды. Будет громко глотать кадыком. Потом, пропуская друг друга вперед, они юркнут в ванную, где надвое вымоют руки с мылом, резко пахнущим прогорклым манго, капли сотрут о застиранное и еще влажное желтое полотенце, которым пару часов назад вытерлась я, и, о чем-то солено перешептываясь, направятся сюда, в комнату, чтобы после дежурного приветствия сказать мне какие-то абсолютно ненужные слова, подразумевающие все, что угодно, кроме их истинных планов: сейчас начнется прелюбодействие.

У меня оставалось еще несколько немых минут. Я тяжело приподнялась на руках: низ живота все так же ухал. Через шторную щель за мной подглядывало по-петербургски стемневшее небо. Я глянула на свои голубо-серые ступни: да, от балерины у меня только халюс вальгус. Может, так тело мне с детства подсказывало, чем на самом деле мне следует заниматься. Сейчас бы дело уже шло к пенсии, как того и требует мой настоящий возраст.

Я встала с кровати и, натянув домашние штаны, обвитые катышками сверху донизу, на цыпочках подошла к двери, прислушиваясь к звукам за. Мое сердцебиение, конечно, куда же без него, и бурчание воды в ванной. Значит, финишная прямая. Еще пара мгновений – и мне придется попрощаться с комнатой часов на пять или того больше, что в моем нынешнем состоянии – сущая, сущая пытка. Не по своей воле я перекочую на кухню, а точнее – на кузню, где ни один из четырех углов не знает слова «лежать» (тип спряжения по классификации Зализняка – 5b), которому так обязаны любые кровотечения. Страшное дело ведь – истекать кровью стоя или сидя и одновременно быть женщиной. В такие моменты мне особенно остро