За пару дней перед сражением на Заглавке флаг укрепили на самодельном флагштоке на дереве в центре нашей позиции. Представляю, какие комментарии были по этому поводу у мусульман и их зарубежных инструкторов (чаще всего это турецкие военспецы), наблюдавших за высотой через свои бинокли.

Покидая, согласно приказу сербского командования, позицию на Заглавке, флаг мы сняли. Как и полагается боевому знамени, всё его полотнище было в дырах от пуль и осколков21.

* * *

Досадно, что высоту, которую мы отстаивали в неравном бою шесть часов, пришлось оставить. Таков приказ сербского командования. Досадно, потому что боеприпасов у нас ещё оставалось достаточно, да и помощь подошла немалая – почти три десятка наших.

Но приказ есть приказ. Обсуждать его не положено. Уходили с высоты организованно, с достоинством. Патроны, которые не смогли взять с собой, сложили в костер. В первую очередь вынесли завернутое в одеяло тело Кости Богословского, вывели под руки Беса и Сашку К. Высота Заглавок, наша былая позиция, провожала нас трескучим салютом рвавшихся в костре патронов.

* * *

До казармы добирались раза в три дольше обычного. Грузовик с пробитыми скатами и поврежденным мотором тянул еле-еле. Сербы рассказали о недавних попытках мусульман перерезать дорогу, предупредили о возможном нападении на машину. Тент с кузова грузовика пришлось снять, иначе было бы неудобно отстреливаться. Ехали, держа наготове автоматы со снятыми предохранителями. Молча. Посередине кузова на одеялах лежал Костя Богословский. Его лицо очень повзрослело после смерти. Рядом со мной ерзал на скамейке ставропольский казак Володька-Кишечник. Ещё в начале дороги, встретившись со мной взглядом, он прошептал:

– Не могу… Крыша едет… Кажется, сейчас начнут стрелять… То ли из-за того камня. Видишь, там… То ли из-за тех деревьев… Ничего не могу сделать. Кажется, начнут стрелять, и меня завалят. Не могу…

И это говорил Кишечник. Тот самый, от скабрезной похвальбы которого мы все уже порядком устали. Позировать в папахе, в ремнях, с оружием перед объективом заезжих телевизионщиков – это одно. Почувствовать собственным позвоночником ледяное дыхание смерти – совсем другое. Но вины ставропольского казака здесь нет. Это только в толстых книгах пишут, как человек распоряжается своими нервами. В жизни всё куда сложнее.

– Соберись, – так же шепотом сказал я Володьке и ощутимо ткнул его кулаком в бок.

Кажется, он понял меня правильно.

* * *

Только сейчас ясно: лишь по чистой случайности – на обратном пути мы не попали в засаду. Более того, по дороге нас даже не обстреляли22.

Выехавшие на полчаса раньше санитарные машины, в которые были загружены Володька Бес, Сашка К. и десяток сербов, раненых на расположенных неподалеку позициях, были попросту расстреляны мусульманами. Почти половина сербов, находящихся в «санитарках», были убиты. Володьке и Саше просто повезло живыми доехать до госпиталя.

Удивительно, но эмблема Красного Креста на бортах машин стрелявших нисколько не смутили. Говорят, что подобные вещи случались и раньше. Неужели это – обычная реакция местных мусульман на крест? Даже если этот крест красного цвета и помещен в белый круг?

Именно в момент обстрела сознание вернулось к Володьке Бесу. Его реакция на происходящее была своеобразной. Он вытащил четыре «лимонки», что были у него в карманах, положил их рядом, одну зажал в руке, готовый в любой момент другой рукой рвануть кольцо.

Серб, встретивший машину в госпитале, рассказывал потом, каких усилий стоило ему убедить «маленького руса» разжать кулак и отдать «ручну бомбу». При этом глаза Володьки были полузакрыты и язык шевелился еле-еле. Похоже, он был всерьёз настроен подорвать себя и предпочесть смерть мусульманскому плену. Как тут не вспомнить ранее изрядно затертый, а ныне незаслуженно забытый лозунг: «Русские не сдаются!»

* * *

Перед загрузкой в камион (так по-сербски называется грузовик) подошел к землякам-тулякам Максиму М. и Андрею Х. Кажется, это был тот самый случай, когда молчание является единственно верной и самой искренней формой человеческого общения. Разумеется, для людей очень близких, объединенных чем-то большим и серьёзным.

Не мог не обратить внимания, как после боя просветлели лица у ребят, как изменилось выражение их глаз. Помпезно звучит, но на лицах моих земляков в этот момент лежала печать подвига. Это были лица героев, подсвеченные изнутри высокой отвагой и готовностью к самопожертвованию. Хотя не уверен, смог ли бы самый современный фотоаппарат точно отразить это их состояние.

Неожиданно Максим спросил:

– А ты знаешь, кто нам сегодня помог?

При слове «нам» он сделал движение головой, будто очертил круг, в который вошли Андрей, я и он сам.

Мне оставалось только пожать плечами.

Чуть выждав, будто проговаривая про себя всё, что нужно сказать вслух, Максим пояснил:

– Нас Матронушка сберегла… Как земляков… Как тех, кто за правое дело, за веру православную…

Я как-то опешил от услышанного.

Про Матронушку слышал. Знаю, что это – русская святая, блаженная старица, уроженка тульской земли. Знаю, что, слепая от рождения, она обладала уникальным духовным зрением, даром прозорливости, помогала даже после смерти многим людям в разрешении больших и малых бед.

Слышал… Знал… Только сам ни разу к ней за помощью не обращался. На её могиле на московском Донском кладбище был единственный раз, случайно и не в качестве паломника, а скорее как праздный ротозей.

Если верить Максиму, теперь Матронушка сама напомнила о себе. Вернусь домой, непременно узнаю как можно больше о знаменитой блаженной старице. Наверняка и книги какие-то ей посвященные уже изданы, и племянник мой, человек глубоко верующий, к тому же всерьез интересующийся историей, обязательно что-то сможет рассказать по этой теме.

Всё сделаю… Хотя стыдно, что в свои тридцать с немалым хвостиком лет я почти ничего не знаю о великой русской святой, своей землячке. Я со своими двумя «верхними» образованиями не знаю, а мой однополчанин, с грехом окончивший десятилетку, о ней знает, её почитает.

Вернусь, – во что бы то ни стало, займусь православным самообразованием.

* * *

Всё-таки современная война, облик и характер которой определились за последнюю сотню лет, это особенная война. Совсем не та, «с которой имели дело» люди двести, пятьсот, тысячу лет назад. Иногда кажется, будто в той войне люди имели куда больше возможности для самовыражения, для демонстрации своих физических и моральных качеств.

Такие мысли назойливо вертятся в голове, когда вжимаешься в землю, которая ходит ходуном от ближайших разрывов снарядов. Единственный осколок от такого снаряда может запросто отнять у тебя жизнь. А это значит, что всякие там мужество, героизм,