— Просто интересно.

Глава 12. Себастьян

Плейлист: Dermot Kennedy — Outnumbered

У меня пи**ец как болит живот, и я говорю себе, что это нервозность. Потому что впервые за мою карьеру я реально посещаю один из сопливо-пушистых хорошеньких мероприятий по сбору средств, проводимых нашей командой, и я делаю это будучи трезвым как святой.

Дело не в том, что я не люблю своих товарищей по команде, и не в том, что я не поддерживаю сбор денег на изучение рака у детей. Люблю, поддерживаю. Нет, я не обнимаюсь и не общаюсь с ними, но мы нормально ладим; и втайне я слежу за тем, чтобы хорошая часть моего дохода направлялась на разные филантропические цели… просто я прикладываю усилия для того, чтобы это дерьмо не просочилось.

Потому что если бы я регулярно показывался на таких мероприятиях, если бы я публично сообщал, куда направляются мои деньги, это сместило бы мой подлый имидж в опасно позитивную территорию. А я не могу этого допустить, когда каждый способ налажать показывает моему отчиму, что мне насрать на его неодобрение, и унижает моего отца, который бросил нас с матерью и обладает собственным хоккейным наследием, которое я намереваюсь как можно сильнее запятнать ассоциациями с его никудышным сыном.

Таким был мой план на протяжении многих лет, и я его придерживался. Ну, до недавнего времени, когда понял, что это может стоить мне хоккея. И теперь возникло это странное отклонение, где я слегка выкапываю себя из намеренно вырытой ямы, ровно настолько, чтобы моё место в команде снова стало прочным, а моя хватка на хоккее стала безопасной и надёжной.

Моё появление на этом благотворительном мероприятии команды, нашей ежегодной Роликовой Гонки ради Исследования Детских Видов Рака, должно существенно улучшить мой образ в глазах руководства «Кингз», а Зигги получит свои пять минут славы на мероприятии, затем сможет немного оторваться на последующей вечеринке у Тайлера. Всё идеально подходит для наших целей. И всё же у меня странное чувство, что всё пойдёт не по плану.

Заканчивая застёгивать рубашку, я изучаю свою внешность, убеждаюсь, что всё на своих местах — серебряные цепочки, которые я всегда ношу, все пуговицы рубашки правильно застёгнуты, рукава закатаны до локтей.

Стоя перед зеркалом, я ещё немного вожусь с волосами, опять поправляю воротник рубашки. Изучаю края щетины, которую я подбрил на шее, чтобы всё выглядело опрятно.

Весёлое насвистывание «You’re So Vain» (Ты такой тщеславный, — прим) внезапным эхом раздаётся по моей ванной, и я дёргаюсь. Слава Богу, я уже не держу бритву у шеи, потому что тогда рисковал бы перерезать себе горло.

Я разворачиваюсь, и моё сердце гулко стучит от удивления.

А потом моё сердце гулко стучит по совершенно иным причинам.

Зигги стоит в дверном проёме. Чёрный комбинезон на лямочках, бесконечно длинные ноги, радужные высокие кроссовки Nikes. На ней красочные висящие серёжки-кисточки, которые тихонько позвякивают, когда она подходит ближе.

Господи Иисусе, она великолепна.

— Стучать тебя не учили? — слова вырываются у меня хрипло и нетвёрдо.

Зигги смотрит на меня, и её щёки становятся все розовее, когда она прикусывает губу и пожимает плечами.

— Зачем стучать, если я знаю, как попасть внутрь?

Я отрываю взгляд, потому что не могу смотреть на неё больше ни секунды.

— Базовое уважение к частной собственности. Пошли. Мы опоздаем, если не выедем в ближайшее время.

Я проскальзываю мимо Зигги, оставив её позади, и иду через свою спальню к комоду, откуда беру бумажник, ключ от Порш Кайен, который держал при себе для неё, поскольку в прошлый раз ей, похоже, было комфортно за рулём.

Даже когда я убедился, что взял всё необходимое, Зигги до сих пор тихая. Слишком тихая. Повернувшись, я вижу, что она стоит в моей ванной и смотрит на своё отражение широко раскрытыми глазами.

Забеспокоившись, я иду в её сторону и останавливаюсь прямо позади неё.

Наши взгляды встречаются в зеркале. Её грудь приподнимается от медленного глубокого вдоха, словно она старается успокоиться. Сипло сглатывает. Затем я это чувствую… она дрожит.

Это подобно тому моменту в закусочной, когда я видел, как она стиснула меню до побеления костяшек пальцев, и понял, что что-то всерьёз не так. Вот только сейчас намного хуже. Теперь я знаю, что её пугает, что заставляет её натужно дышать, застывать в страхе.

Это случается прежде, чем я успеваю это переварить — моё тело подходит ближе. Мои руки ложатся на её плечи, и в мои ладони просачивается тепло. Я мягко сжимаю и чувствую, как её плечи опускаются, из осанки уходит напряжение.

Меня накрывает приливом облегчения от осознания, что это помогло. Будучи уже зависимым, я гонюсь за новой дозой — провожу ладонями вниз по её рукам, по тёплой, мягкой как сатин коже, и сжимаю её предплечья. Её кулаки разжимаются, пальцы расслабляются.

Меня захлёстывает очередная волна облегчения при виде того, как это успокаивает её, и убеждает меня, что я могу продолжать. Даже если и не стоит. Я знаю, что не стоит этого делать. Я не заслуживаю прикасаться к ней, утешать её, предлагать ей что-то из себя. Но я эгоистичный и жадный, и я хочу этот момент, чтобы знать, что даже во всей своей незаслуженности я могу дать ей это.

Наши взгляды не отрываются друг от друга, когда я опускаю ладони ниже, и наши кисти встречаются, а пальцы переплетаются. Её глаза закрываются. Её голова прислоняется к моему подбородку.

Я смотрю, потому что это безопасно, пока её глаза закрыты — впитываю малейшие детали, веснушки на носу, щеках и горле, мягкие клубничные завитки волос на висках, вьющиеся возле ушей. Тёмные, рыжевато-каштановые основания ресниц, заканчивающиеся золотистыми кончиками.

Я никогда не был так близок к чему-то столь неописуемо хорошему. Я никогда не хотел быть достойным этого.

И я никогда не буду. Я не буду даже пытаться, рискуя потерпеть провал с кем-то вроде Зигги, которая буквально за неделю показала мне, как глубоко она чувствует, и как глубоко это ранит, если я её разочарую. А я её разочарую.

Я не способен