умела заводить друзей — слишком много социальной тревожности по поводу знакомства с новыми людьми, слишком много членов семьи, отнимающих моё время и занимающих меня так сильно, что мне никогда не бывает слишком одиноко, и я не жажду чего-то большего. Шарли — идеальный кандидат: та, с кем я имею общее прошлое, и не приходится преодолевать колоссальную тревожность для сближения, она знает меня почти так же долго и так же хорошо, как моя семья, но существует за пределами их хаоса, так что я могу обратиться к ней, когда от семьи мне хочется лезть на стенку.

Шарли — мой человек, я могу прийти к ней с чем угодно. За исключением помощи с проектом «Зигги Бергман 2.0».

Потому Шарли ненавидит публичность и любит оставаться неизвестной. С другой стороны, если бы я росла ребёнком двух крупнейших знаменитостей в Голливуде того периода, и меня бы лет десять освещали в таблоидах на протяжении их бурных и непостоянных отношений (реально бурных — её родители на данный момент женились и разводились уже три раза), я бы тоже захотела оставаться неизвестной.

Шарли любит свою уединённую, мирную жизнь и свою партнёршу Джиджи, которую она встретила на первом курсе в УЮК. Джиджи — бывшая детская телезвезда, превратившаяся в звёздного стилиста, и ей теперь тоже нравится не привлекать внимания и жить за кадром. Джиджи и я были с ней рядом, когда Шарли решала, стоит ли идти в профессиональный футбол, зная, что это приведёт к повышенной публичности. Но её любовь к игре взяла верх, и несколько лет в психотерапии подготовили её к потенциальной публичности после подписания контракта с «Энджел Сити». И даже тогда ей было непросто.

Вдобавок к неприязни публичного внимания, она точно не подскажет мне, как сделать мой образ более грубым и крутым — Шарли бесконечно милее и благопристойнее меня. Она всегда была такой.

Когда мы познакомились в штате Вашингтон, где она жила с мамой во время первого едкого развода её родителей, Шарли была добрейшим и нежнейшим ребенком, оказавшимся в оке поистине ужасного шторма — в отличие от её старших брата и сестры, которые пережили травму детства, превратившись в абсолютные кошмары. Гарри был нестабильным — громким и злым, постоянно влезающим в проблемы и огрызающимся. И ещё Таллула — обманчиво тихая и глубинно нервирующая, будто это затишье перед бурей, сотрясающей землю.

И ещё Шарли — всегда тёплая и дружелюбная; она много улыбалась, дарила крепкие объятия и любила гулять по лесам. Шарли была моей ровесницей и понимала, каково это — быть малышкой в социальном окружении, где все старше тебя. Она с радостью скрывалась в воображаемых мирах, чтобы быть королевами фейри, храбрыми девами-воительницами, готовить суп из цветочков, листочков и грязи, дружить с птенчиками, усыновлять семью зайчиков, которые пожирали мамин огород в шалаше, нашем семейном доме, который стал пристанищем и для Шарли тоже.

Шарли всегда относилась ко мне так хорошо. Зная, через что она прошла, как она научилась справляться и вести жизнь, которая делает её счастливой, я бы никогда не попросила её ввязываться в то, что снова сделает её несчастной, как в детстве.

Думаю, Шарли знает это — что я не попросила её о помощи даже в разумных пределах, потому что стараюсь защитить её от того, чему её это подвергнет. Когда я сказала ей, что делаю, она не раскритиковала мой план привлечь к себе больше внимания, стать заметной и получить шанс изменить мой имидж. Но она определённо не одобрила идею привлечь к плану Себастьяна.

— Слушай, — говорит она, подбегая ко мне и тяжело дыша. Мой разум наматывал круги на месте, но мы с Шарли бегали, посылали друг другу далекие сильные пасы через всё поле. — Суть в том, что я не доверяю этому парню. Вот и всё. Он…

— Гадкий, — заканчиваю я за неё. — Да, я знаю. Ты сказала мне, Шарли, и я тебе ответила, что я в курсе его репутации. Поэтому я и делаю это с ним.

Её хмурая гримаса возвращается, когда она щурится на меня снизу вверх.

— Я знаю, ты опираешься на него, потому что не чувствуешь, что можешь опереться на меня, и мне это ненавистно…

— Шарли…

— Нет, послушай. Я также ценю это в эгоистичной манере. Я не готова помещать себя в те места, где ты сейчас хочешь быть, и мы с тобой достаточно уверены в нашей дружбе, чтобы мы могли и выстраивать свои границы, и уважать границы друг друга. Я знаю, ты не обижена на меня за то, что я неспособна сделать это для тебя. Ты просто прибегла к аутсорсингу.

Я прикусываю губу.

— Я правда думаю, что он очень хороший аутсорсинг.

— О, в теории — да, чёрт возьми. Но суть в том, что ты должна быть осторожной и не рассчитывать на него за пределами этого. Люди вроде Себа Готье не меняются, Зигги. Спроси, откуда я знаю, — она вскидывает брови. — Мои родители — самовлюблённые, саморазрушающиеся, и на них можно положиться в одном — в их ненадёжности. Себастьян слеплен из того же теста.

Я проглатываю вопрос, который обжигает мне горло. Откуда она знает? Как и когда все решили, что могут судить о фундаментальной сути человеческой личности, и уж тем более заявлять кому-то, что это не изменится?

Я не задаю Шарли эти вопросы, потому что мы не заходим на данную территорию. Всё может прозвучать опасно близко к тому, будто я сомневаюсь в её взглядах на чрезвычайно тяжёлые отрезки её детства. Я не могу так поступить. Так что я молчу, дожидаясь, что будет дальше.

— Я не могу выходить с тобой в свет, — говорит Шарли, вытирая пот со лба и щурясь от солнца. — Но я определённо могу прикрыть тебе спину в одном — чтобы ты недолго оставалась «неизвестной рыжей».

Я хмурюсь, глядя на неё сверху вниз.

— Как?

Шарли улыбается, медленно и максимально коварно, насколько это вообще для неё возможно.

— Пойдём ко мне домой после тренировки. Мы позволим Джиджи сотворить её магию.

***

Шарли определённо меня «прикрыла», но лишь едва-едва, если судить по платью, которое она мне предоставила. Я смотрю на