сохранявшему ледяное спокойствие, словно ничего не случилось и мы просто вернулись с воскресной прогулки. Не потерял он ни на миг самообладания и тогда, когда по коридору затопали сапоги.

Словом, не успели мы перевести дух, как нам опять пришлось лезть на крышу. И вот мы снова сидим, прижавшись к дымоходу. В голове у меня пусто, и я — неизвестно зачем — всматриваюсь в слепые глазницы выбитых окон в домах напротив.

Наконец снизу постучали, и, откинув крышку в люке, показался Денеш. Он был взволнован.

— Давайте вниз. Только без шума. Солдаты сейчас наверняка по крышам начнут шарить. У нас считанные минуты.

Мы все взмокли, торопясь уничтожить следы. Едва успели. Миг — и по крыше уже загрохали сапоги.

— Венгерские солдатики! — зашептал Денеш. — Прочесывают дом сверху донизу. Хорошо еще, дворник болеет, лежит в больнице. А жена его не знает про этот лаз на чердаке. Его совсем недавно сделали Кубичеки. По специальному разрешению.

Над нашими головами еще некоторое время слышались шаги, потом они отгремели в коридоре и смолкли. Выглянув в окно в передней, я видел уходивших солдат. Рослые ребята с прямым, смелым взглядом. На лицах у них было разочарование: они так никого и не нашли.

«Что-то их ждет? — размышлял я. — А все же наша взяла».

Я облегченно вздохнул.

«Теперь надо бы радоваться, — думал я. — Почему же мне тогда не радостно?»

Это все было перед обедом, и Лаци только и знал, что повторял: «Есть хочется! Хорошо бы сейчас пожрать!»

И мы действительно не ели, а жрали. Жадно, торопливо. Тем временем вернулся Йошка Лампа — тоже изрядно проголодавшийся, и, хвастаясь, начал рассказывать о своих похождениях.

Улицы кишели людьми, будто в ярмарочные дни. Пойди разбери: кто твой друг, кто — враг, а кто в тебя пулю пустит.

— Боятся люди, — заметил Лаци. — Присмотрись, какие все напуганные. Боятся, и никто ни черта не понимает. Ходят, глазеют, выжидают, чем все это кончится. И помалкивают. Забавно, а?

В конце концов мы очутились вблизи моего дома. И меня вдруг охватил стыд, а сердце больно-больно заныло. Там, дома, ждет и волнуется за нас мама. А я вот болтаюсь по улицам и воображаю, будто я всех умнее. Чувство такое, словно я накануне напился пьяный и только сейчас начинаю трезветь. Больше я уже не казался себе героем Пешта. Какой-то внутренний голос шептал мне: шел бы ты, Андриш, лучше домой. Так будет лучше. Но что скажут тогда Лаци и другие ребята? Сдрейфил, к мамочке удрал, трусливый сверчок! Нет, уж коли взялся за гуж, не говори, что не дюж! Кровь из носа, а начатое нужно доводить до конца. Я достал из-за пазухи листовку и быстро-быстро нацарапал на обороте: «Дорогая мама, я — в порядке, за меня не беспокойся. Скоро вернусь».

Я сунул в руки Лаци свое послание.

— Забеги ко мне домой, брось в почтовый ящик, позвони в квартиру и смывайся. Пока дверь не успели открыть!

Уже вечерело, когда мы вернулись на улицу Пратер. В нашем «пансионе» царило теперь не слишком-то веселое настроение.

Развлекались тем, что фантазировали, кто как представляет себе свое будущее. Помню, толстомордый Йошка заявил: теперь он и на километр не подойдет к своему торговому училищу. До сих пор его силой заставляли там учиться. Но теперь с этим покончено.

Павиач, прищелкнув пальцами, сверкая глазами, воскликнул:

— Вот посмотрите, каким знаменитым музыкантом я скоро стану!

А Денеш после долгого раздумья признался, что выбирает себе политическую карьеру. И только я ничего не сказал: мне было просто стыдно. Молчал и Лаци, глядя своими синими задумчивыми глазами куда-то вдаль. Он казался старше нас всех. Кто-то сказал, что когда Лаци смотрит вот так, слегка наклонив голову набок, он напоминает настороженную серну. Тут мы сразу принялись давать друг другу звериные прозвища. Павиач стал Лисой, Денеш — Лохматым Волком, Йошка Лампа — Зубром, а я, конечно, Ежиком. Из-за своих торчащих, как щетина, волос, продолговатого лица и носа пятачком. Наконец мечтать нам тоже надоело, и мы засели за карты. Резались до поздней ночи. Прямо за столом и заснули.

5

А на следующее утро приехал Жаба, наш «шеф». Он привез еще новеньких: конопатого и чуточку косоглазого Аттилу Кулача и крепкого, совсем взрослого на вид Дюлу Кочиша, серьезного кареглазого парня. «Шеф» подозвал к себе и меня и вместе с новичками привел к присяге, о которой Лаци упомянул накануне.

Я наперед знал, о чем он будет говорить, и потому на меня слова присяги и его речь особого впечатления не произвели. «Шеф» смотрел на нас ледяным взглядом, а рот его казался еще шире обычного, когда он принялся, хрустя словами, выплевывать их из себя. Потом он швырнул кожаную куртку и пузатый портфель в кресло. И, плюхнувшись на кушетку, попросил накормить его.

За едой он сообщил, что у него хорошие новости для нас: всю власть правительство Имре Надя передаст в руки полковника Малетера.

— Вы даже не представляете, — хрипло рычал он, — с каким комфортом вы здесь воюете. Вы тут отсиживаетесь, как барчуки, в тепле и безопасности. Смотрите мне, не обленитесь вконец! Хотя бы честно отрабатывайте хлеб и кров, когда дело доходит до драки. Знайте: победа близка, ребята. Но нам еще осталось сделать немало для нее. А потому — проявите стойкость!

Пока он говорил, я вдруг поймал себя на мысли, что мне почему-то противно его лицо. Может, из-за двух золотых коронок в его огромном жабьем рту? Я перевел взгляд на Лаци и увидел, что он тоже старается не смотреть в лицо «шефу». Зато у Аттилы Кулача от волнения даже его веснушки позеленели. Как видно, он боялся «шефа». Глаза у мальчишки стали еще сильнее косить, а сам он постарался спрятаться за мою спину,