— Играть против такого виртуоза — всегда есть шанс проиграть! Он на три шага ближе к телу. Шансов напеть что-то на ухо Королю у него больше, чем у моего глупца, надо же было настолько всё свое влияние растерять!

Гневный взор в сторону сидящего в тени азалий Герцога. Он в сегодняшней игре тоже фигура на доске сражений своей супруги, изображающая кого-то другого, или пока Герцог это просто Герцог?

Герцогиня в его сторону машет рукой как на пустое место, не принимая в своей сложной игре мужа в расчет.

— А если шансов проиграть больше, чем шансов одержать победу, что нужно сделать?

Герцогиня смотрит «своей мартышке» прямо в глаза и, кажется, спрашивает именно ее.

Карлице приходится задрать голову, чтобы видеть глаза обожаемой Герцогини.

Но что отвечать?

Что отвечать, если Герцогиня требует ответа? И что, если ответ ее разозлит, как злил учителей-монахинь в той старой серой жизни. Злил так, что они плетками хлестали по спине и рукам, на ладонях до сих пор запёкшиеся следы.

— Сделать нужно что?!

Герцогиня обходит ее с другой стороны, и Карлица, как подсолнух, поворачивается вслед за своим солнцем.

Теперь расставленная Герцогиней диспозиция смотрится иначе.

— Зайти с другой стороны… — неуверенно бормочет Карлица, силясь угадать правильный ответ.

Герцогиня привычно машет на нее рукой, как машет на Герцога, как машут на пустое место, и двигается дальше, к другим фигурам.

Как вдруг замирает. Оборачивается. И внимательно обводит взглядом все фигуры, оказавшиеся теперь в прямо противоположной диспозиции.

— Умница!

Неужели?

Она угадала?

Герцогиня довольна ею?

Она умница?!

— Какая же умница моя мартышка! Не зайти, а перевернуть! Позицию нужно пере-вернуть! И доказать Второму Первому, что это в его, именно в его интересах!

Машет рукавами в разные стороны, словно сметая только что выстроенные фигуры с доски. Оставляя на позиции одну фигуру. Ее, Карлицу, которая теперь изображает хитрого коротышку Второго Первого, которого ее обожаемой Герцогине теперь нужно убедить в его личной выгоде ее конструкции.

Но убедить в выгоде мало. Здесь нужны аргументы такой силы, против которых Второй Первый не сможет устоять.

Для этого Герцогиня и засылает «свою мартышку» в покои Второго Первого — выведывать, вынюхивать, запоминать и ей слово в слово рассказывать. Только пробираться в те покои Карлице придется самой — ее обожаемой Герцогине туда хода нет.

Несколько дней Карлица не может пробраться. У камеристок и горничных, прислуживающих супруге Второго Первого, узкие юбки, под них не залезть. Сама супруга сиднем сидит в своих покоях, лишь изредка удаляясь на богомолье — надо же, какая набожная попалась! Вот и теперь отъезжает, Карлица видит это, спрятавшись за кустами лавра. Единственная юбка с фижмами, мелькающая в покоях Второго Первого, уехала неизвестно как надолго, а ее обожаемая Герцогиня ждет, торопит. Герцогине нужно знать, что в покоях и в голове Второго Первого творится. Только как туда — в покои и в голову — попасть?

Карлица мучается этой мыслью, засев в лавровых кустах надолго. День сидит, ночь сидит. Пока под утро не замечает мелькание фижм!

Любовница!

Конечно же, любовница. Спровадив богомольную супругу, любвеобильный Второй Первый не шастает по покоям придворных дам, как это у него в другие дни водится, а вальяжно принимает в собственных покоях очередную даму сердца. Под фижмами которой Карлица и может пробраться ближе к тайнам. Главное теперь не просчитаться, под какую юбку лезть, весь двор знает — Второй Первый такой непостоянный в любви!

Первая попытка оборачивается неудачей. Карлице целую ночь приходится сидеть в запертых покоях одной из придворных дам, весьма очевидные знаки внимания которой оказывает Второй Первый, но муж так не вовремя возвращается «из похода» и принимается навёрстывать упущенное на супружеском ложе.

Зато следующая попытка приносит успех. Проведя половину дня под фижмами жены французского посланника, отбывшего «для экстренных консультаций» к своему двору, ближе к ночи вместе с ней Карлица и заходит в заветные комнаты, решительно занимает позицию для наблюдения. Не самую выгодную — под креслом в будуаре, куда присела французская посланница прежде, чем сбросить с себя юбку. До кровати, в которой явно развернутся все события и будут вестись все разговоры, далеко, ничего не услышать, но юбка сброшена, фижмы широкими кольцами покачиваются на полу уже без своей хозяйки, дальше под ними хода нет. И Карлица не знает, как из-под кресла перебраться поближе к кровати, чуть только погасят верхний свет.

Но неожиданно ее позиция оказывается самой выгодной из всех выгодных. Не любовные возгласы, а монотонное бормотание на непонятном языке доносится до ее ушей.

— Барух шем квод мальхуто ле-олам ва-эд… (Благословенно славное Имя царства Его во веки веков!)

Приподняв край полога, Карлица видит: Второй Первый в странной круглой шапочке на голове, раскачиваясь взад и вперед, теребит кисть с голубыми нитями на безрукавке-колете и бубнит непонятные ее слуху молитвы. Долго бубнит. Долго раскачивается.

— Ве-ахавта эт адо-най, элоэха, бе-холь левавха, у-ве-холь нафшеха, у-ве-холь меодэха… (Люби Господа, Бога твоего, всем сердцем своим, и всей душою своей, и всем существом своим.)

Стоит только французской посланнице подать из спальни голос с нетерпеливым призывом задержавшемуся любовнику скорее приступить к своим обязанностям, как Второй Первый круглую шапочку судорожно срывает, прячет под то же кресло, под которым сидит Карлица, почти касаясь ее ноги.

— Иду! Иду! Одно мгновение, душа моя!

Искаженное растянутой улыбкой лицо в тусклом свете ночника кажется страшной маской горгоны, какую Карлица видела на карнавале. Закончив фразу, Второй Первый фальшивую улыбку с лица убирает и благоговейное выражение словно другую маску на лицо натягивает. Круглую шапочку из-под дивана снова на голову, и дальше бу-бу-бу.

— Ва-йомэр адо-най эль моше леймор: дабэр эль бней ве-амарта алейем ве-асу лахем цицит аль канфэй вигдейхем ле-доротам ве-натну аль цицит ха-канаф птиль тхэлет. (И Господь сказал Моше так: обратись к сынам и скажи им, чтобы делали себе кисти на углах одежды во всех поколениях своих и вплетали в каждую кисть на тех углах голубую шерстяную нить.)

Докачавшись, снимает шапочку, подходит к портрету Его Величества на стене, подозрительно оглядывается, не смотрит ли кто, но глаз Карлицы из-под кресла с бахромой чехлов не видно, и, отодвинув портрет, открывает тайник. Шапочку прячет, тайник закрывает, портрет на место. И, снова натянув улыбку, спешит на призывы французской посланницы в спальню. А Карлица устраивается под креслом так, чтобы ноги не затекли до утра, когда посланница поспешит надеть свои фижмы и удалиться.

— Умница моя! Послал же тебя мне господь, а я