Шрифт:
Закладка:
– Что мне стоит знать, когда я зайду к ней?
Крис пожала плечами:
– Что она тебе мозг вынесет?
– Это безусловно, – ответила Настя, поскольку что правда то правда. – А еще? Ты мне ничего не хочешь сказать?
– Нечего мне говорить. Иди уже, – Крис повернулась и пошла к диванчику напротив кабинета. – Я здесь посижу.
– Она может захотеть и с тобой поговорить.
– Она со мной сегодня уже наговорилась, – забралась с ногами на диван и достала телефон.
Настя смотрела на дочь, ее брови с кольцами, казавшимися одной серебристой змеей, бреши в джинсе, пару тонких косичек с лентами и думала: может, не надо было переводить ее сюда? Училась бы в общеобразовательной, как все обычные дети обычных родителей обычного мира. Может, тогда не стала бы такой – слишком в себе, слишком другой, слишком что-это-за-девочка, слишком постоянно: другие-дети-вон-что-а-ты-…, взрывающейся тихо внутри и (редко, но всё же) громко – на других. Или было бы еще хуже? Говорила же местная директриса: У нас высококлассные специалисты, не просто с улицы или института, находят подход ко всем. Девочке будет у нас комфортно. Настя смотрела на девочку и думала: это уже комфортно или еще нет? И еще после разговора с Сережей на кухне она иногда думала: сколько ей не нравится в Крис от самой Крис, а сколько от нее, от Насти? А сколько – из того, что Настя не может простить себе и Крис тоже, хотя та об этом и не догадывается?
«Писем гнева» было много, Натан Георгиевич открыл для Насти портал в еще одну бездну. Но отличие этой бездны было в том, что в нее можно было кричать, а она – вопреки Ницше с пар по философии, хоть там что-то было и про смотреть, – не кричала в ответ. Помогла она только с Сережей, и то на время, с Крис – нет. Ничего никуда никогда не девалось, всё постоянно было вокруг, кружило рядом, зудело в боку.
Постучала, открыла. Клара Леонидовна, можно?
Та оторвала взгляд от стола с бумагами, над которым нависла большой трясущейся горгульей. Конечно, входите.
Настя прошла через кабинет и встала около училки, напротив большого плаката с рисованными человечками, изо ртов которых вылетали облачка с английскими словами. How do you do? I’m fine, thanks. 4Q and goodbye, dear Clara. В голове гудели навязчивым, некстати разбуженным роем мысли – что скажет?
– Я флышала, фто вы фнова работаете в коррекционной фколе? – донеслось из недр этого существа.
Зашла с козырей. Настя стояла посреди элитной школы, по умолчанию считая себя выше этой старой брюзги – не потому, что задавалась, а потому, что эта старая брюзга была слишком надоедливой, тупой и вообще. Стояла Настя – дорого одетая, жена мужчины с суммами, с гордо приподнятой головой.
– Да, вернулась. – Настя села за первую парту. – Итак?..
– Да-а, у наф говорят… Я так за ваф порадовалафь!
– Спасибо. – Настя выудила из мимических закромов натянутую улыбку.
– Анафтафия Федоровна, фпафибо, фто прифли. Нам ф вами надо обфудить уфебу Кристины.
Настя напряглась, приготовилась и чуть подалась вперед. Я вас внимательно слушаю, конечно же, куда мне от вас деваться.
Клара Леонидовна начала рассказывать своим шепелявым басовитым гулом, брызжа слюной в радиусе полуметра. Понимаете, Кристина – девочка интересная, непростая. Конечно, к ней нужен особый подход. Но мы стремимся, чтобы в классе была здоровая атмосфера, чтобы все друг друга любили. И у нас очень дружный коллектив, понимаете. А Кристина как будто бы не хочет нас в этом поддерживать. Она не уживается с одноклассниками, она очень дерзкая, понимаете, постоянно дерзит даже учителям. И, к сожалению, вот даже если посмотрим в классный журнал…
Настя пыталась успокоить нервы, по которым дикция Кристининой класснухи резала, будто тупым заржавелым ножом. Настя смотрела на ее губы и прикидывала, какие упражнения ей можно назначить. И, грешным делом, представляла, как Клара Леонидовна давится винной пробкой, – и становилось чуть легче. И как с такой речью, с таким дефектом пустили преподавать английский?! Может, поэтому-то Крис его и не могла выучить столько лет?
Клара Леонидовна в негодовании рассказывала о поведении Настиной дочери, тыкала в шершавую газетную бумагу классного журнала, показывая неудовлетворительные оценки. Понимаете, она совсем-совсем не хочет учиться, не хочет идти на контакт, с ней невозможно спокойно поговорить. Вы видели, в чем она ходит, это же совершеннейшее безобразие.
Начав с того, что Кристина – девочка особенная, классная дошла до того, что с девочкой нужно серьезно разговаривать, вправлять мозги, иначе вырастет непонятно кто, сейчас тот самый возраст, когда всё решается. Настя смотрела на брызжущую изо рта Клары Леонидовны слюну и подумала, что напротив нее сидит не человек, а отъевшаяся плюющаяся кобра. В целом было похоже.
Насколько Настя знала, у Клары Леонидовны детей нет. И мужчины. Только блузки и пробивающиеся старческие усы. Так что вот уж кого Настя слушать не собиралась, так это ее.
– Я понимаю всё, Клара Леонидовна. Непростое поведение, возраст. Но давайте мы поспокойнее решим, обговорим это. Вы видите, что ей сложно. Она пытается понять себя. Может, пока не получается, но это пройдет. Никого же не убила, не украла ничего.
– Пока фто!
– Клара Леонидовна! Я бы вас попросила.
– Пф! Да я тут вам… Да я вам помофь хофю, а вы. Фнаете, у наф ффё-таки прилифная фкола, тут не мофет быть вфякого бефпредела.
– Я вас поняла. Да. Хорошо, я с ней поговорю.
Но даже несмотря на это Настя нагревалась и злилась не только на сидящую перед собой жабу. Она была, конечно, за дочь, но ее бесило, что из-за упрямства, из-за пубертатного, простите, нонконформизма дочери она должна сидеть здесь и выслушивать это всё. Та не удосужилась усмирить свои гормоны, а теперь попадает за это Насте – потому что Кристине-то всё равно, от нее отскакивает, рикошетит. А Настя слушать обязана, она же мать.
Отсидев положенные полчаса, сокрушенно помотав отсеченной головой, она сказала, что приложит все усилия в воспитательных вопросах, что Кристине мало не покажется, заменим ремень дубинкой, но вы тоже будьте, пожалуйста, полояльнее, и пошла к двери.
– Думаешь, твоя ее послушает? – спросил Макс у Крис, которая лежала головой на его коленях.
