Шрифт:
Закладка:
ПРИМЕНЕНИЕ НОВОГО ПРЕПАРАТА ВСЕГДА СОПРЯЖЕНО С РИСКОМ. ХОТЯ СЕРЬЕЗНЫЕ ПОБОЧНЫЕ ЭФФЕКТЫ РЕДКИ, ВСЕ ЖЕ ЭТО САМЫЙ БОЛЬШОЙ СТРАХ ЛЮБОГО ИССЛЕДОВАТЕЛЯ.
Одной из моих пациенток была Ева, высокая привлекательная женщина, страдавшая ревматоидным артритом много лет. Это заболевание развилось у нее в тридцать с небольшим лет сразу после родов. Я помню блестящую натянутую кожу на ее пальцах, из-за которой было трудно справляться даже с простыми повседневными делами. Ее жизнь состояла из боли, скованности, усталости и постоянных операций. Однако Ева бросала вызов своим симптомам: вязала варежки и пекла торты для нескольких сотрудников больницы. Я всем сердцем хотела, чтобы в состоянии Евы появился хотя бы крошечный намек на улучшение.
После пяти дней лечения Ева пришла в лабораторию, чтобы в последний раз сдать кровь на анализ. Я сразу заметила, что в ее глазах появился свет.
– Анита, я сегодня была в торговом центре, – сказала она с явной гордостью в голосе.
То, что ей удалось выбраться из дома за покупками, было необычным. Она вытянула руки с широчайшей в мире улыбкой.
– Потрогайте их! – сказала она, сунув свои руки в мои.
До лечения ее кожа напоминала воздушный шар, который вот-вот лопнет, но теперь я видела морщинки на тыльной стороне ее рук. Впервые за много лет кожа на них расслабилась. «Здорово», – подумала я. Это было изменение, которое я могла потрогать и почувствовать.
Мне не верилось, что такое улучшение может объясняться эффектом плацебо или чистой случайностью. Только у нескольких пациенток состояние улучшилось, но у всех изменения были разительными. Я начала верить, что препарат может оказаться эффективным, и в то же время понятия не имела, кто из пациентов получал ингибитор гонадолиберина, а кто – плацебо. Оставалось лишь ждать, когда все они пройдут курс лечения. Только тогда я смогла бы точно узнать, работает ли препарат.
В сентябре 2011 года я получила электронное письмо от старшей медсестры, участвовавшей в проведении исследования. Она написала коротко и по делу: «Пришли результаты от норвежского жюри». Я посмеялась над отсылкой к «Евровидению», но почувствовала, как внутри запорхали бабочки. В письме содержался код, с помощью которого я могла узнать, кому из пациентов вводили препарат, а кому – плацебо. Это были результаты трех лет изнурительной работы. Все или ничего. Несколько часов я загружала, анализировала и оценивала данные.
Основная цель заключалась в том, чтобы выяснить, стало ли состояние пациентов, которым делали инъекции препарата в течение пяти дней, лучше, чем у тех, кому вводили плацебо. При лечении ревматоидного артрита часто требуется много времени, чтобы препарат начал действовать. Организовав настолько короткое исследование, я рисковала, но действовать нужно было осторожно. Однако я все равно надеялась, что пяти дней окажется достаточно, чтобы увидеть изменения в интенсивности воспаления. В таком случае я могла бы организовать еще одно исследование, когда пациенты будут проходить лечение в течение более долгого времени. Это был первый шаг к пониманию того, стоит ли дальше исследовать этот препарат.
Что касается главной цели исследования, я не увидела разницы между двумя группами. Я была к этому готова. Однако, измерив много других показателей, заметила, что они явно лучше у тех, кто получал лекарство. Я выяснила, что среди пациентов, принимавших ингибитор гонадолиберина, было в два раза больше тех, чье состояние улучшилось. Кроме того, шесть из 48 пациентов, которым вводили препарат, вошли в ремиссию. У них исчезли симптомы, и анализы крови показали, что болезнь неактивна. Теперь они могли жить так, словно совершенно здоровы. Никто из пациентов, которым делали инъекции плацебо, не вошел в ремиссию.
Больше всего я хотела ответить на вопрос о том, приводит ли блокирование гормональной цепной реакции к сокращению воспаления. В таком случае исследование проложило бы путь в совершенно новую исследовательскую область.
Увидев результаты, я улыбнулась. Передо мной был ответ, о котором я мечтала. У пациентов, которым вводили ингибитор гонадолиберина, уровень цитокинов, вызывающих воспаление, был ниже. То же самое касалось ФНО, проводника воспаления при ревматоидном артрите. ФНО практически отсутствовал у пациентов, у которых наступила ремиссия.
Неужели я нашла препарат, который действительно работал, причем лучше всех существующих альтернатив? Лекарство мечты – это то, что работает быстро и эффективно, не вызывая опасных побочных эффектов. Его пока не существовало для лечения аутоиммунных заболеваний, в том числе ревматоидного артрита.
ЛЕКАРСТВО МЕЧТЫ – ЭТО ТО, ЧТО РАБОТАЕТ БЫСТРО И ЭФФЕКТИВНО, НЕ ВЫЗЫВАЯ ОПАСНЫХ ПОБОЧНЫХ ЭФФЕКТОВ. ЕГО ПОКА НЕ СУЩЕСТВОВАЛО ДЛЯ ЛЕЧЕНИЯ АУТОИММУННЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ, В ТОМ ЧИСЛЕ РЕВМАТОИДНОГО АРТРИТА.
Я сразу мысленно перешла к следующему этапу. Конечно, мне придется провести более крупное исследование, в котором пациентам будут делать инъекции препарата дольше пяти дней. Я была счастлива увидеть такие результаты, но в то же время ощутила груз ответственности: теперь я была обязана продолжать. Нужно было сделать так, чтобы результаты моего исследования заметил тот, кто готов вложить миллионы крон в более масштабное исследование.
Карманы, достаточно глубокие для этого, были только у крупных фармацевтических компаний.
В огромном помещении, похожем на авиационный ангар, тысячи ученых бродили вдоль практически бесконечных рядов экранов, на которых отображались результаты исследований. Они смотрели на графики и таблицы, задумчиво почесывали подбородки и обсуждали результаты с коллегами. На сером бетонном полу был расстелен темно-красный ковер. Исследователи собирались маленькими шумными группами, словно на гигантской коктейльной вечеринке.
Это была ежегодная конференция Американского колледжа ревматологии в Сан-Диего в 2013 году. Мне снова дали возможность принять в ней участие в последний момент. Вокруг было множество исследователей, которые считались суперзвездами в своих областях, и я чувствовала себя белой вороной. Прямо у меня за спиной стоял один из лучших в мире исследователей, устрашающий парень с пронзительным взглядом. Я нервничала, даже просто находясь рядом с ним.
Я заметила, что рядом с экраном, на котором отображались результаты моего исследования, уже давно крутился мужчина. Он будто пытался прочитать, что написано на экране, не подходя слишком близко. Вдруг он поднял брови и подошел ближе. С интересом изучив данные через свои прямоугольные очки, он махнул коллеге и сказал:
– Посмотри, это наш препарат!
Они тихо о чем-то поговорили, а затем посмотрели на меня.
– Здравствуйте! Мы из компании Merck Serono, – сказал мужчина, пожимая мне руку и широко улыбаясь. – Вы исследуете наш препарат.
Merck Serono недавно выкупила права на препарат у компании, предоставившей его мне для исследования. Я выпрямила спину и попыталась сохранять нейтральное выражение лица. Этот человек был ведущим исследователем компании. После обмена любезностями он пригласил меня на ужин.
