самая приятная из всех забот, — с ходу пошел в атаку Корзун.

— Вот узнает Инна Кузьминична, перепадет вам на орехи.

— При чем тут Инна Кузьминична? Я что, муж ей?

— Не муж, но и не посторонний человек.

Корзун решил не торопить события. Пусть Галина успокоится, пусть уляжется ее настороженность.

— Не придирается теперь Наталья Николаевна?

— Нет. А вот от Марины мне попало, — живо ответила Галина. — Никогда она еще так не отчитывала меня, как тогда, после собрания. По-всякому она обзывала меня: и эгоисткой, и сухарем, и бездушной.

— А при чем тут эгоизм?

— Она говорила, что я только о себе и думаю, что мне нет никакого дела до людей. Но это же неправда. Честное слово, неправда. Разве человек не может иметь своего мнения?

— Не только может, но и должен, — поддержал Корзун Чередович. Представляете, Галина, что получилось бы, если бы все поступили так, как говорят начальники. Ведь они такие же люди, как и все остальные. Они тоже ошибаются. А если поддерживать ошибку, она растет, увеличивается. И вред от нее становится большим. Вам, конечно, трудно возражать Наталье Николаевне. Говорят, она злопамятная?

— Нет, она справедливая. Мы все ее очень любим. И, вы знаете, вернулась к прежнему разговору Чередович, — Марина почти убедила меня. Если бы мы собрались еще раз, я, наверное, поступила бы иначе.

— А разве это хорошо менять свои убеждения?

— Я изменила не убеждение, а мнение. Это не одно и то же.

Э, да с этой девчонкой ухо нужно держать востро. Корзун сам того не заметил, как подменил одно понятие другим. Они, казалось бы, близки по смыслу. Но, поди ж ты, Чередович разобралась в них и не дала ввести себя в заблуждение.

— Ну хорошо, не убеждение, а мнение. Но и его легко менять не следует.

— Бывают случаи, когда вы ошибаетесь?

Как ответить Чередович? Сказать, что он никогда не ошибается? Этому никто не поверит. И первая не поверит Чередович. Сказать, что он ошибается так же, как и другие? Ему кажется, что он уронил бы себя в глазах этой миловидной спутницы. Решил избрать золотую середину.

— Редко, но бывают случаи, что ошибаюсь и я.

— И что, ошибок не признаете?

— Как не признать. Признаю.

— Значит, меняете при этом и свое мнение?

Нет, с этой девчонкой положительно нельзя спорить. Ты пытаешься загнать в тупик ее, а оказываешься в нем сам. Попробуй после этого договориться с ней о чем-нибудь другом.

Позади осталась большая половина пути. Впереди почти вплотную подступает к дороге лес. Надо где-нибудь остановиться.

— Неудачная мне попалась машина, — пожаловался Корзун.

— Почему?

— Не прошла и двух тысяч километров, как начал перегреваться двигатель. Надо бы подъехать в автосервис, да все никак не выберу времени. Вот и приходится останавливаться через каждый десяток километров. Подъедем вон к той опушке и постоим немного — пусть остынет.

— Это долго?

— Да нет. С полчасика.

Свернули на едва заметную тропинку и немного углубились в лес. Иван Валерьянович заглушил мотор и вышел из машины. Огляделся. Лесная жизнь текла своим чередом.

Корзун только краем сознания отмечал это, а сам между тем мучительно раздумывал о другом: как и чем расположить к себе Галину? На свое личное обаяние он не рассчитывал. Оно, знал, действует не на всех, так сказать, избирательно. На таких, как Галина, его власть не распространяется. Что ж тогда? Не просто интересной беседой. Она только-только закончила медицинское училище. Значит, скорее всего подумывает об институте. Почти все медицинские сестры мечтают стать врачами. Сказать, что у него, Корзуна, есть влиятельные знакомые, которые могли бы помочь? Вряд ли она поверит. Сейчас с этим очень строго. А вот выхлопотать ей направление на учебу от местного совхоза — это вполне реальная вещь.

— Когда вы выехали из Поречья? — спросил Корзун.

— В одиннадцать.

— А сейчас который час?

— Десять минут седьмого, — взглянув на часы, ответила Галина.

— Значит, почти семь часов, как вы ничего не ели? Я тут кое что захватил. — Корзун достал из багажника домашнюю сетку со свертками и огляделся. Неподалеку возвышался торчавший над травою плоский, с каплями смолы еловый пень. Отнес сетку к нему. — Жизнь сейчас настолько ускорила свой бег, — говорил, раскладывая припасы, — что мы едва успеваем сделать главное. Работа, работа, работа. Надо же когда-нибудь и отдохнуть, раскрепоститься. Мы слишком связываем себя разными условностями. Это можно, другое — нельзя. Почему нам не жить так, как хочется?

— Что вы такое говорите, Иван Валерьянович? — возразила Галина. — Если бы мы стали жить так, как хочется, что бы из этого вышло? Да и выходит. Вы же знаете нашего Царя?

— Какого царя? — не понял Корзун.

— В Поречье живет Царь. Фамилия такая. Пропащий человек, алкоголик. Он любит говорит: «Жить иначе не желаю». А за ним и другие. Раскрепощают себя.

У Корзуна досадливо вытянулся хоботок. Наивная все-таки эта Чередович. Ей намекаешь на маленькие радости, от которых мы часто во вред себе отказываемся, а она — об алкоголизме. Отказываемся потому, что вбили себе в голову: так поступать нельзя. Впрочем, все это высокие материи.

— Давайте лучше перекусим. А чтобы кусок не застревал в горле, мы его немного промочим, — сказал Корзун, разливая по складным стаканчикам коньяк.

— Я не пью, — отказалась Галина.

— Как это?

— Просто так. Не пью, и все.

— Что же тогда делать? Выливать добро на землю?

— Сами пейте.

Корзун предвидел такую ситуацию и потому не случайно захватил с собою бутылку шампанского.

— Ладно, не хотите коньяку — выпейте дамского напитка. — Он выплеснул коньяк, но не весь. Треть стаканчика оставил. Долил в два приема шампанским. — За ваши успехи!

Галина не очень охотно, но все-таки взяла стаканчик с пенившейся, слегка желтоватой жидкостью. Подержала в руке, словно все еще раздумывала: пить или не пить. Наконец отпила глоток и скривилась:

— А почему оно горькое?

— Шампанское как шампанское. Марочное, выдержанное. Потому и горчит.

Кажется, хитрость прошла. Выпила. Корзун открыл коробку конфет, положил перед Галиной.

— Давайте сразу еще по одной и будем закусывать. — Не ожидая согласия, Корзун опять налил коньяку себе и Галине. Потом, словно спохватившись, выплеснул часть коньяку за плечо и долил шампанским. — Извините, забыл.

— Я больше не могу, — сказала Галина.

— Последняя. Видите, даже бутылки закрываю и прячу в багажник.

— Я никогда столько не пила.

— Два наперстка. Было о чем говорить.

Галина через силу выпила.

— Может, еще по одной? Бог троицу любит.

— Нет, не уговаривайте. Больше не буду.

Корзун не стал настаивать. Нарезал тоненькими ломтиками колбасу, сыр, пододвинул все это ближе к Галине и сказал:

— Подкрепляйтесь.