Одна из женщин оторвалась от журнала и повернулась к нам, чтобы что-то произнести. В этот же момент к ней повернулся старик:

— Я был там, когда ты сосала грудь своей мачехи, про которую рассказываешь уже вторые сутки.

Та испуганно перекинулась взглядом с подругой.

— Каждый раз к тебе будет возвращаться мысль о том, стоит ли мне верить или нет, и я уверяю тебя: если ты поверишь, то однозначно перестанешь спать. А в больнице жить без сна — то же, что и на войне без автомата.

— Вы хотели что-то добавить? — спросил я.

Страх уже не так полоскал мне кровь. Его усмиряли всего три слова. Я мог ему не верить, и я собирался сделать это сразу же, как только он закончит свой рассказ. Не верить. Но моя голова не слушалась и пророчила совсем другое: поверь… Я медбрат не психоневрологического отделения. У нас нет душевнобольных. Но… иногда мне кажется, лучше бы были. Было бы не так скучно.

— Дед говорил, что те твари появились внезапно, когда русские обрушили на больницу облако синильной кислоты. Место полыхнуло, а не испарившийся яд потек глубоко под землю через ту самую трубу и смешался с золой и трупным ядом. Что-то произошло тогда. И дело не в том, что все немцы внезапно передохли. Умерло все живое: птицы, собаки, лошади, насекомые. Все. Синильная кислота выжгла жизнь из этого места, но не навсегда. Пары этого яда растворяются в воздухе быстрее радиоактивных изотопов. И вроде бы по прошествии нескольких часов яд должен был полностью испариться, но… Через несколько дней мимо больницы прошел отряд наших солдат…

Вдруг я понял, о чем пойдет речь. Понял и больше не хотел его слушать, потому что знал: дальше речь пойдет только о смерти. Смерть, яд, смерть, яд, подвал, смерть, яд. Все перемешалось в голове, как в банке с малосольными огурцами, которую взболтнули, чтобы слегка поднять осадок. Одна из женщин закрыла уши, другая вставила наушники от старого кассетного плеера. Дед на соседней кровати потянулся за сигаретой, но не закурил. Просто вставил ее в рот и начал сосать, как чупа-чупс.

— Все до одного в черных точках. — Старик поднял руку и еще раз продемонстрировал четыре сквозных отверстия и покрытый чернотой палец. — Все, как один, молоденькие, бодрые вояки, отстукивающие победный марш после битвы под Москвой. Все полегли.

Я выдохнул и подумал о подруге. Никаких черных точек на ней я не видел, хотя полностью не был в этом уверен. Ее лицо сильно постарело за полгода со дня нашей первой встречи. Руки были чистыми, гладкими, без единого намека на кожную болезнь. Но… Я помню, как она показывала мне церковное кольцо «спаси и сохрани» из чистого серебра и говорила, что не снимала его уже несколько лет. Такие кольца имеют свойство притираться к пальцам и уже не слезать с них. Еще она носила серебряный браслет. Я сам держал его в руках. Тяжелый для украшения, весом не менее пятидесяти грамм. Гладкий и холодный. Она не снимала его, даже когда спала. Сказала, что это подарок брата, который утонул пять лет назад на озере.

В тот вечер ни кольца, ни браслета на ее руках не было.

Возможно, их заставляют снимать в целях безопасности. Но каких пыток ей стоило снять с пальца кольцо? Ведь оно почти вросло в него.

Я взглянул на свою левую руку. Обычные здоровые пальцы, волосатое запястье, шершавая ладонь, на ногтях — редкие белые проблески. Свое церковное кольцо я носил на среднем пальце. Изредка мне приходилось его снимать, с этим проблем не было. Но когда меня посетило странное желание примерить кольцо на правую руку, палец отказался его снимать. Я попытался скрутить кольцо, как гайку, но ничего не получилось. «Прирос?» Последний раз я снимал его два дня назад, и мне потребовалось всего две секунды, чтобы закончить дело.

Старик смотрел на меня исподлобья и качал головой.

— Эта дрянь коснулась тебя, мой мальчик. Наверное, ты много съел в том ресторанчике?

— Нет. Я был там всего один раз.

«Врать пациенту всегда легче, чем врачу».

— Рано или поздно у тебя будет то же самое, но ты не умрешь, если не вернешься в тот ресторан. Это как доза радиации: ты заражен, но не смертельно. Только вот что я тебе скажу: дрянь та никакого отношения к химии не имеет. Она могла появиться на свет и без участия военных. Мне кажется, что она живая и способна самостоятельно передвигаться и бродить по подвалу. Там нет света. Нет ничего, кроме золы, оставшейся после сожжения тел русских солдат. Там холодно и мерзко. Дед рассказывал, что сперва немцы насыщали подвал парами ртути, чтобы уменьшить время горения. Дым над выхлопной трубой становился синим и плохо растворялся в воздухе. А русские истребители, пролетая над захваченным городом, видели, как синий столб, точно копье, взлетает в небо и ложится на тонкие перистые облака. Синий дым для них был знаком, символизирующим очередную казнь.

Я выдохнул.

«Хватит на сегодня!»

Дед на соседней койке распотрошил сигарету до самого фильтра. Его трясло, и табак сыпался на кровать. Я подошел, чтобы успокоить его, взял за руку и впал в оцепенение.

«Он тоже был там?»

Две сквозные дырки, похожие на огнестрельные ранения.

— Это пули, сынок, — отозвался старик. — Дед редко говорит, и, пожалуй, мне придется кое-что сказать за него. Его прострелили, когда он тщетно пытался спасти своего ребенка. Малышка умерла у него на руках. Пуля прошла сквозь ладонь в ее сердце. Мгновенная смерть.

Дед вскрикнул, словно почувствовав боль. Дыра в ладони зашевелилась.

***

«Дымовая труба», — короткое воспоминание сквозняком прошло сквозь меня. Я присмотрелся к проржавелому цилиндрическому объекту. Верхний кожух был около пятидесяти сантиметров в диаметре, нижний сужался. Их разделял тонкий фильтр, похожий на сложенную в несколько слоев марлю. Я заглянул внутрь. Чернота. Из фильтра выполз зеленоватый паук и побежал по краешку искореженного металла.

Со стороны ресторана, где находилась труба, была грузовая зона, работающая только днем. Ночью это место охранял сторож с собаками. Я расспросил у местной детворы, где и в какое время бывает сторож при обходах, и получил ожидаемый ответ. Сторож оказался пьяницей. Заядлым алкоголиком. Чтобы не тревожить собак, мне пришлось долгое время присматриваться к изгороди, где ночевала вся свора. Я насчитал восемь штук. Мелкие дворняги, которые могли облаивать меня всю ночь, не чувствуя усталости. Я бросил им куски мяса, в которые ввел дозу смертельного яда, и стал ждать, пока вся стая не упадет замертво.

Мне нравилось это занятие — сидеть и ждать в полутьме, под бледным лунным светом, что скоро пространство за забором наполнится тишиной и спокойствием и я смогу