Шрифт:
Закладка:
Лейн принимал участие на добровольных началах и в археологических экспедициях, и даже в организации экскурсий для ознакомления приезжих учёных с местными древностями. С учёными из разных губернских архивных комиссий был лично знаком.
— Я счастлив, что в этот раз удостоился стать депутатом в совете съезда от Вятской учёной архивной комиссии! Я, конечно, не вхожу в учёный комитет, но привелось наблюдать обсуждение вашей заявки на участие с докладом. Ваше сообщение включили в программу без единого возражения! Будь моя воля, поставил бы в программу пленарных заседаний. Уверен, что на заседании отделения вы произведёте фурор.
Алексей почувствовал себя польщённым.
Новый знакомый объявил, что заинтригован названием доклада господина Извольского и кратким сопроводительным текстом к нему.
— Масоны — люди оригинальные и скрытные, документов своих где попало не разбрасывают.
— Так ведь документы, что оказались в моём распоряжении, — дело давнего прошлого! — скромно заметил Алексей, но добавил не без гордости: — Но вы правы: пришлось потрудиться, чтобы их раздобыть.
— Счастливая случайность, что меня направили встретить именно вас!
Коллега расспрашивал с интересом и знанием дела. Одно удовольствие — обсуждать с таким человеком детали и спорные выводы. Алексей не сказал только о том, что сам лично обследовал особняки. Больше упирал на анализ смет, на обнаруженное им явное расхождение в цифрах. И ещё умолчал о старом аристократе, который предоставил ему беспрепятственный доступ к личному архиву. Павел Егорович очень интересовался содержанием смет, их авторством, даже внешним видом. Похоже, сомневался в подлинности документов, но вежливость не позволяла высказаться вслух. Вряд ли он подозревал Алексея Извольского в подлоге — скорее в неопытности.
В конце концов Алексей приостановился посреди пустынного проулка и вытащил из саквояжа папку. Отчего заспешил, не дотерпел до той минуты, когда уселись бы в трактире, Извольский и сам не мог понять. Ветра не было, и ничто не угрожало сохранности документов. Неудобно придерживая на весу, стал показывать Павлу Егоровичу одну смету за другой…
В следующий миг, когда Алексей мог опять отчётливо вспомнить себя, он стоял посреди всё того же тихого переулка, потерянно оглядываясь по сторонам. Солнце в зените заливало улицу и ласково гладило Алексея тёплыми лучами по лицу. Состояние было поначалу умиротворённое. При этом Алексей не понимал, зачем он здесь находится и где, собственно, «здесь»? Сосредоточиться хоть на какой-нибудь внятной мысли никак не удавалось. Не мелькало даже смутной идеи, куда следует дальше идти и что делать.
Рядом распахнулась дверь, из неё выскочил бородатый, коренастый мужчина средних лет в фартуке и с саквояжем в руках.
— Сударь! Хорошо, что вы ещё не ушли! Вот, забыли у нас, извольте!
Мужчина протянул Алексею его саквояж.
— Ваш друг предупредил, что вы нынче очень утомлены и оттого рассеянны. Я сам приглядел. Ручаюсь, что ничего у вас не пропало.
Алексей молча взял саквояж. Он лишь смутно удивлялся: о каком друге речь и почему требовалось приглядывать за ним самим и его вещами. При попытке припомнить друга сильная боль внезапно запульсировала в затылке. Сделалось дурно. Хозяин заведения произнёс ещё дежурные пожелания доброго пути и пригласил при случае у него отобедать. Едва Алексей отвлёкся от мысли о «друге», на эти его незначительные слова и на короткий ответ, дурноту как рукой сняло, а боль в затылке затаилась, но вовсе не прошла.
Алексей почувствовал нелепость своего положения. Стоять и дальше посреди переулка, растерянно озираясь по сторонам, было бы глупо, а расспрашивать хозяина трактира о том, что же произошло здесь недавно с ним самим, Алексеем: как оказался тут, кто привёл и отчего же потребовался ему «пригляд», — расспрашивать обо всём этом казалось мучительно неловко. Алексей поторопился удалиться, куда глаза глядели.
Пройдя механически мимо бесконечных пакгаузов, складов и мукомольни, Алексей внезапно оказался на самой окраине поселения. За грунтовой дорогой, ещё сухой благодаря отсутствию осенних дождей — обширное поле, дальше — холмы, перелески, пегие от сочетания позолоченной листвы с ещё зелёной. Не сказать, чтобы вид привлекал особенной красотой, но светлый простор всё же радовал глаз. Алексей нимало не представлял, где находится, зачем он здесь и куда должен направиться дальше. Настроение сложилось легкомысленное, даже приподнятое. Но при любом сосредоточении мысли возвращалась болезненная пульсация в затылке, сознание будто дурман заволакивал. Вместе с болью, вытесняя внятные мысли, в голове начинали пульсировать строки Бальмонта: «Бешено мчатся и люди, и боги… Майя! О, Майя! Лучистый обман…»
Бесцельная прогулка по дороге вдоль поля способствовала тому, что дурман слегка рассеялся. Как-то само собой, без внезапных озарений Алексею стало понятно, что он находится в Чудово, в семидесяти верстах от Новгорода. Он чувствовал, что пора переменить положение: пора действовать, двигаться не наугад, а в каком-то осмысленном направлении. Ведь трактирщик пожелал ему доброго пути! Единственное, что сумел придумать: надо сесть в поезд и отправиться обратно в Москву. Должно быть, он приезжал в Новгород для того, чтобы посмотреть древний город. Однако ничто из городских достопримечательностей толком не запомнилось. Проклятая рассеянность! Теперь уж пора возвращаться: отец станет сердиться, если он задержится.
С огромным трудом заставив себя расспросить встречного мастерового, Алексей узнал дорогу к вокзалу. Было не далеко, он потихоньку добрёл пешком. Деньги, взятые в дорогу, оказались при нём, нетронутые. По счастью, поезд из Петербурга ожидался как раз к вечеру. Алексей взял билет до Москвы, так и не вспомнив, что обратный билет, только на другую дату, лежал у него в саквояже.
В поезде его всё время мутило — от покачиваний на стыках, от торможений и разгонов. Мутилось и сознание, болела голова. Он то задрёмывал, то, ненадолго очнувшись, невидящим взглядом смотрел в окно. Пока ехал на извозчике до Сивцева Вражка, сидел с прямой спиной и закрытыми глазами: их невыносимо резало, и веки будто распухли. Переступив порог родного дома, Алексей стал заваливаться на руки кухарке, которая еле справилась его удержать и усадить. Пять дней провалялся в забытьи с периодическими приступами лихорадки. Впоследствии он узнал, что врач нашёл у него опасный ушиб головы и нервную горячку.
— То, что вы сохранили сознание, оставались на ногах и сумели самостоятельно добраться до дому, — настоящее чудо!
Врач вознамерился выяснить, что же случилось с Алексеем: видно, имел поручение от отца, да к тому же и сам интересовался знать. Сообщать правду Алексею категорически не хотелось. Отец и так считал его не способным к самостоятельной жизни. Но ведь невозможно научиться делать
