– Либо пострадает любовь, либо группа. Предупреждаю тебя, Марен: у меня “Шины” всегда будут на первом месте.

– Разумеется.

– Но не думай, что тебя я люблю меньше.

Тристана наблюдала этот маневр с восхищением. Марен вовсе не был тряпкой. Он испытывал к Летиции безграничную любовь и безграничное уважение. Что до сестры, то она угадала в нем по‑настоящему благородную душу и вела себя соответственно.

“Они великолепны, – думала старшая. – А вдруг идеальная любовь между детьми возможна? Будем надеяться, что пубертат не разрушит это совершенство”.

– В переходном возрасте у меня изменится голос, – сообщила Летиция. – Не худо бы ускорить процесс: репетировать с моим нынешним голосом – только время зря терять.

– Нельзя бежать впереди паровоза.

– Почему же нельзя, – вмешался Марен. – Ты можешь начать курить.

– Заткнись! – возмутилась Тристана.

– Верно, Марен! Ломку голоса у девочек можно ускорить курением. У мальчиков, к сожалению, нет.

– Ничего, я же ударник.

Летиция побежала и купила пачку “Голуаз”: “Курить так курить, возьмем самые крепкие!”

Первую сигарету она выкурила в присутствии двух своих сподвижников. Это был торжественный момент.

– Вы счастья своего не понимаете, что вам не нужно вдыхать эту гадость, – объявила она.

Сила воли Летиции не знала границ. Вскоре она дошла до полпачки в день. За месяц ее голос стал звучать взрослее лет на двадцать. Странно было слышать, как эта девчонка говорит голосом тридцатилетней женщины.

Добившись своего, она курить бросила. Голос остался взрослым, и больше не требовалось прибегать к помощи сигарет.

– В жизни реально не стоит терять времени, – прокомментировала она.

Когда они не репетировали, Марен с Летицией говорили о роке, слушали рок, жили роком, были роком. Рок стал их этикой, их стилем, их настоящим и будущим, рок служил мерилом всему. Тристана заметила, что эта страсть способствовала их любви, явно обещавшей быть долговечной.

“Подумать только, ведь это я нашла Марена”, – размышляла она. Странным образом, хотя у нее не было такой мысли, когда она его выбирала, она уже не сомневалась, что сознательно руководила судьбой. Тристана радовалась и в то же время кусала локти: “Еще рановато терять младшую сестру”.

Девочки по‑прежнему спали в одной комнате. Если бы тогда существовали мобильные телефоны, их уединению пришел бы конец. В 1990‑м два человека еще могли побыть наедине.

“Мне семнадцать. Я первая должна была бы воспротивиться такому тесному соседству, но признаки недовольства проявляет моя двенадцатилетняя сестра”. Она сгущала краски, эта картина отражала скорее опасения Тристаны, чем реальность. Летиция охотно делилась с ней своими секретами:

– Я страшно влюблена в Марена, но целоваться мне быстро надоедает. А тебе нравилось целоваться?

– Смотря с кем, – ответила Тристана, растерявшись от глагола в прошедшем времени, словно сестра спрашивала о чем‑то, что для нее, Тристаны, осталось навсегда в прошлом.

– Ты хочешь сказать, что есть люди, которые целуются лучше, чем другие?

– Да.

– Марен очень хорошо целуется, как мне кажется. Просто после двух долгих поцелуев я уже сыта по горло.

– Он обижается?

– Он не обидчивый.

– Твои одноклассники в курсе?

– Конечно. В отличие от тебя, я плюю на сплетни. Волноваться из‑за того, что кто‑то что‑то сказал, – это не по‑рокерски.

– Ты больше рокерша, чем я.

– Это каждый для себя решает. Что бы ни происходило, я спрашиваю себя, как Дженис Джоплин отреагировала бы на моем месте.

– Она умерла в двадцать семь лет.

– У меня времени выше крыши.

– Ты все‑таки не умрешь в двадцать семь лет, еще чего не хватало.

– Не умру. Я же не буду принимать наркотики.

Минуты взаимной любви, особенно дорогие для Летиции, были связаны с “Шинами”. Играть и петь вместе с Мареном было высшим счастьем. Тристана радовалась, поскольку разделяла с ними эти чудесные моменты.

– Нет ничего прекраснее, чем создавать вместе музыку, – сказала она.

Тристана ругала себя за то, что оказалась более чувствительна к злословию, чем оно того стоило. Теперь она слышала: “Надо же, в семнадцать лет тусуется с двенадцатилетними детишками! Прошли времена, когда мы думали, что она наконец взрослеет!”

Единственная страсть, которой она все чаще предавалась в одиночестве, была литература. Перед ней распахивались целые миры, волновавшие ее сильнее, чем музыка.

Пробелы в литературном образовании не порождали комплексы, а, напротив, воодушевляли и подстегивали ее. Все эти сокровища находились в пределах досягаемости: достаточно открыть книгу и отдаться во власть эмоций.

Она прочла “Беренику” Расина и была потрясена. Некоторые строки повергали ее в транс, другие поражали как удар молнии.

Она сообщила своим, что после выпускных экзаменов на степень бакалавра[18] собирается изучать литературу на филологическом факультете в Сорбонне. Родители сочли это заявление бредом от первого до последнего слова.

– Ты еще поди их сдай, экзамены эти, – сказал Флоран. – У нас в семье бакалавров не бывало.

– Литература никому не нужна, – подхватила Нора.

– Да еще в Сорбонне! Лилль для тебя недостаточно хорош? – спросил отец.

Только тетя Бобетт горячо одобрила:

– Конечно, она получит свой “бак” и поедет в Париж! Чтобы стать президентом Франции, литература – путь не хуже других.

На что последовал комментарий сестры:

– Эта с тех пор, как потеряла дочь, совсем с ума спятила.

Козетта, со своей стороны, выразила энтузиазм:

– Что такое литература, я толком не знаю. Но неважно, я знаю, что это твое. А уж в Сорбонне – вообще супер!

Единственной, кто не сказал ничего, была Летиция.

Тристана догадывалась, что это дурной знак.

Все свободное от репетиций время она посвящала учебе. Без стипендии ей не обойтись, поэтому необходимо было сдать все на “отлично”. Она сама тайком занялась бумажными хлопотами.

В день Д она объявила, что получила “бак” с отличием. Домашние реагировали по‑разному.

– Ничего себе! – воскликнул Флоран.

– Ты не такая, как мы, – мрачно изрекла Нора.

Тристана позвонила Бобетт поделиться новостью.

– Ты гений! – возликовала тетка.

– Наконец‑то кто‑то меня поздравил, – сказала Тристана громко, перед тем как повесить трубку.

– Поздравляю тебя, милая, – спохватился отец. – Я просто сражен.

– Ты не такая, как мы, – обреченно повторила мать.

– Припечатала!

– Я восхищаюсь тобой, не беспокойся. Но мне грустно, что ты не такая, как мы.

– Почему?

– Ты отвернешься от нас.

Ошеломленная Тристана ушла к себе. “Ты отвернешься от нас” в устах матери, которая никогда ею не интересовалась, – это была жесть. Она мысленно адресовала ей гневный ответ: “Зато ты от меня не отвернешься, потому что никогда ко мне и не поворачивалась!”

Однако минуту спустя она себя отругала: “А чего ты ждала? Ты же не для родителей так старалась. Отец тобой гордится – это уже предел мечтаний”.

Вошла Летиция,