Шрифт:
Закладка:
Джек поджал губы. Он не ожидал, что ему придётся давать сольный концерт. — Одну я помню довольно хорошо, — сказал он. — Я не уверен на сто процентов в мелодии, но вот слова:
“— We stand before; we stand behind;
We seek the “drue” with heart and mind.
From sun to sun the dross refined,
Lest any soul be cast adrift.
— We are the few who stand between
The darkness and the noontime sheen.
Our eyes and vision clear and keen:
To find the drue, we seek and sift.
— We toil alone, we bear the cost,
To soothe all those in turmoil tossed,
And give back hope, where hope was lost:
Our lives, for them, shall be our gift.”
” — Мы в первых рядах и мы ряды замыкаем;
Нас в поисках “истины” сердце и разум ведут.
От звезды к звезде, отделяем зёрна от плевел.
Чтобы ни одна душа не была брошена на произвол судьбы.
— Мы те немногие, кто стоит меж Тьмой и Светом.
Наши взгляд остр и ясен:
Чтобы отыскать истину, мы ищем и просеиваем.
— Мы трудимся в одиночку, это наша ноша,
Чтобы утешить всех тех, кто в смятении,
Вернуть надежду там, где она потеряна:
Наши жизни во имя их жизни, — таков наш дар”.
Джек замолчал, его глаза неожиданно наполнились слезами. — Было много других песен, — сказал он. — Только эту я хорошо помню.
— Она прекрасна, — тихо сказал Дрейкос. — Скажи мне, что такое “drue”?
— Я как-то спросил у дяди Вирджила, и он сказал, что это ценный минерал, — сказал Джек. — Но я так и не смог найти это слово ни в одном словаре. Наверное, это было местное сленговое название чего-то.
— Да, я помню, ты говорил мне, что твои родители были шахтёрами, — сказал Дрейкос. — Хотя и странно. Мотив этой песни показался мне более благородным и достойным, шахтёры превзошли мои ожидания. Это совершенно не похоже на то, что я слышал от шахтёров К’да и Шонтин.
— Возможно, это песня одной из нечеловеческих рас, — сказал Джек. — Есть и такие, которые почти всё воспринимают возвышенно… Никакого чувства юмора…
— Возможно, — сказал Дрейкос. — В любом случае, спасибо, что поделился этим со мной. Я подумаю над смыслом. Возможно, я даже попытаюсь перевести её на свой родной язык.
— Как хочешь, — сказал Джек. — А я, пожалуй, съем рацион и немного посплю.
— Конечно, — сказал Дрейкос. Его голова ненадолго поднялась с плеча Джека, а затем с резким рывком он выпрыгнул из под рубашки мальчика. — Пока ты это делаешь, я проверю периметр.
— Хорошо, — сказал Джек, полностью застёгивая рубашку. Он не хотел, чтобы Элисон заметила, что татуировка дракона на его теле внезапно исчезла. — Будь осторожен.
— Обязательно. Дрейкос бесшумно удалился в сгущающийся мрак.
Вздохнув, Джек направился обратно к тому месту, где Элисон разместила Эрасва и Фуки. Воспоминание об этом старом стихотворении пробудило в нём чувство боли, потери и одиночества, которые, как он думал, он давно похоронил.
Но, по крайней мере, он достиг цели, которую поставил перед собой сегодня вечером. Он дал Дрейкосу повод задуматься не только о том, хорошо ли он защищает своего хозяина. Опасностей и неприятностей здесь хватало, и без того чтобы дракон терзался подобными сомнениями.
Это было легко. Но, с другой стороны, отвлекать людей словами, мыслями или идеями — это то, что у Джека всегда получалось лучше всего.
В конце концов, именно в этом и заключалась суть мошенничества.
Ночью люди Фроста снова не побеспокоили, и после обычного утреннего ритуала они отправились в путь.
И снова Джек обнаружил, что легко освоился в роли пастуха. К этому времени он уже почти предугадывал, как поведёт себя каждый из Фуки, и несколько раз за утро ему почти удавалось остановить одного из них, до того, как тот начинал движение.
Фуки тоже освоились, они не только привыкли к его присутствию, но и, похоже, научились узнавать его голос. Он стал обращаться к ними во время движения отряда, и не только для того, чтобы отдать им приказ или предупредить. Хотя было ясно, что они не понимали его слов, они, казалось, улавливали его интонацию и реагировали соответствующим образом.
Это напомнило ему одно из изречений дяди Вирджила, которое он часто цитировал: “Мои овцы слышат мой голос и идут за мной”.
Что на самом деле означала эта поговорка, Джек толком не знал. Дядя Вирджил использовал это, чтобы пояснить, что если им с Джеком удавалось обмануть лидера какой-нибудь группы, остальные его люди обычно слепо следовали за ним.
Тем не менее, по какой-то причине эта фраза казалась уместной и здесь. Возможно, даже более чем уместной.
Они продолжили свой путь, уверенно продвигаясь к далёкой реке. Если Элисон была права, то к ночи они пройдут по крайней мере половину пути. Если “Эссеней” уцелел, то они ещё могут справиться с поставленной задачей.
Было уже за полдень, когда всё полетело… вверх тормашками.
— Вон там, — сказала Элисон, указывая на низкий хребет, где росло множество жёлто-оранжевых растений. — Видишь все эти оранжевые штуки?
— Я вижу, — сказал Джек. — И?
— Я думаю, нам лучше обойти их стороной, — сказала Элисон. — В последний раз, когда мы проходили мимо растений такого цвета, они были окружены очень большими и очень неприятными на вид насекомыми.
Джек поджал губы. Он не мог припомнить, чтобы раньше видел такие растения, не говоря уже о насекомых вокруг них. Но тогда он, наверное, гнался за Фуки. — Ты спрашивал Ахрена о них?
— Он считает их красивыми, — сказала она. — Насчёт насекомых он ничего не знает. Мне кажется, что его знания заканчиваются примерно в четверти мили от края леса. Но мне определённо не понравился вид их жуков.
— Тогда давай так и сделаем, — согласился Джек, небрежно расстёгивая воротник рубашки. Под одеждой он почувствовал, как Дрейкос сдвинулся с места, чтобы получше рассмотреть это. — Ты хочешь повернуть на восток или на запад?
— Я думаю, на восток, — сказала она. — Местность выглядит более проходимой в этом направлении.
— Я не против, — сказал Джек. До сих пор Элисон показала себя компетентным лидером, и он не видел причин сомневаться в её инстинктах. — Мы возьмём Зелёного…
И тут сзади раздался испуганный крик.
— Ахрен! — закричал Джек, крутанулся на месте, нащупывая свой танглер.
— С дороги, — рявкнула Элисон, задев его рёбра локтем когда пронеслась мимо; её “Corvine” уже был в её руке. Она скрылась за зарослями высокого тростника, когда воздух прорезал еще один крик.