Я откупорил пиво, понимая, как глупо пить после приема обезболивающих. Глупая привычка последней поры — испытывать судьбу по-всякому. Я набрал номер Кэрри; после четвертого гудка включился ее автоответчик. Батарейки садились, что придавало ее голосу густой, невнятный тембр.

— Это я. Буду дома весь день. Забегай, если захочешь.

Но она, конечно, не стала бы забегать. Я лег и пять минут пялился в потолок, ловя призраков: убитые дети, Гомер, Сьюзен. Я был больше привязан к мертвым, чем к живым. Приняв еще одно болеутоляющее, я перечитал первые главы романа, который начал писать на пляже; действия Джейкоба Браунинга были фальшивыми, пустыми, мужланскими. Я не мог отличить то, что читал, от того, что написал сам. Такая книга, конечно, продалась бы — если б я когда-нибудь ее закончил.

Я просмотрел груды почты, надеясь напомнить себе, что после встречи в Монтоке у меня все еще есть жизнь. Ритуалы повседневности как-то незаметно отошли на второй план. Я свалил нераспечатанные конверты на диван, сосредоточился на газетах. Отказы сейчас читать не хотелось.

В новостях описали пожар в похоронном бюро Уайта весьма достоверно, и я даже удивился отсутствию какого-либо идеологического уклона. Меня не выставляли злодеем, жертвой или предполагаемым убийцей, выдающим себя за вымышленного Пола Прескотта; наоборот, назвали героическим добрым самаритянином, рисковавшим жизнью в попытке спасти Стэндона. Было описано, что бедняга скончался от травм, полученных при пожаре. На вопросы, заданные Арчибальду Ремфри, были даны краткие ответы по существу, но он почти ничего не добавил обо мне.

Либо лейтенант Смитфилд распорядился не разглашать сведения прессе в надежде найти убийцу, либо Лоуэлл Хартфорд приложил руку к сохранению тайны. Возможно, он просто устал от того, что его дочь помнят лишь по криминальным сводкам, и таким образом дал ей возможность упокоиться наконец с миром. Но покой Сьюзен, даже мертвой, только снился, и если Лоуэлл хоть немного знал ее, он бы это понимал. Может быть, он на самом деле выбросил ее из окна третьего этажа своего собственного дома и нанял кого-то, чтобы выследить и убить меня. Или, может, Джон Бракман сам устроил тот пожар — глупый извращенный дурак с разбитым сердцем.

Пиво и таблетки подействовали; эффект накрыл меня, как москитная сетка. Я принял еще одну таблетку; мне было интересно, хватит ли ее, чтобы убить меня. Желание сбежать от реальности любой ценой вернулось, а я ведь так долго боролся с ним.

Прошлое тянуло меня за лодыжки — как детские ручки, как морские волны; оно меня топило, а я только и мог, что в меру сил отплевываться от накрывшей с головой воды. Во мне пробудилась ностальгия. Я проглотил еще две таблетки. Мне хотелось увидеть Линду, подержать ее в объятиях какое-то время, поиграть с Рэнди — устроить грандиозную битву на ковре с фигурками черепашек-ниндзя и могучих рейнджеров, с Бэтменом и Робином, всегда готовыми к атаке… Нет, Папа-Лама. Убирайся прочь. Стоило просто закрыть глаза, и я мог снова оказаться с ними — в своем воображении. Я бы никогда не причинил тебе вреда. Капли дождя знай себе стучали, умоляя впустить так же сильно, как я желал все из себя выпустить. Я принял еще одну таблетку, допил пиво.

Все потонуло в тумане.

В помехах.

…Выброшенный из глубокой черноты с оттенком океанской синевы, сокрытой на дне затопленной канавы на заднем дворе, я закашлялся и схватился за грудь.

Я ослеп. Мать предупреждала, что такое может случиться.

Нет-нет. Просто снаружи стемнело. Измученный снами, которых я не запомнил, но о чьих сюжетах вполне мог догадываться, я выпутался из простыней, обернувшихся вокруг меня подобно савану, поняв, что к реальности меня вернул телефонный звонок.

Прежде чем пойти к телефону, я нащупал будильник. Десять минут седьмого. Утра или вечера? Я еще раз бросил взгляд за окно, пытаясь понять. Все-таки вечер. В гостиной уже включился автоответчик, и я услышал тихий голос девушки, оставлявшей сообщение. Я снял трубку, прервав ее.

— Натаниэль? — спросила Джордан. — Это ты?

Я покашлял.

— Ага.

— Ну и голос у тебя. Я разбудила?

— Нет.

— Извини. Наверное, не стоило трезвонить, но что-то я переволновалась. Вчера ты мне таким больным показался — я подумала, тебе откажут в выписке. Остался бы там, пока полностью не поправишься, а? Куда ты сорвался? Что ты хочешь доказать — и кому?

— Где ты? — спросил я.

— Неважно. Как у тебя идут дела?

— Как в сумасшедшем доме, честно.

Джордан хихикнула.

— Как в сумасшедшем доме? — Она посмаковала эти два слова, распробовала их вкус, и они ей, по всей видимости, понравились. Ее смех стал громче — обретя ту высокую, надрывную ноту, от которой сводило зубы. — Ну да, очень точно сказано. У меня примерно так же. То ли еще будет, судя по всему. — В трубке воцарилась тишина; пауза затянулась, обратившись в мрачный сеанс молчания. — Нам нужно о многом поговорить, — прошептала Джордан. — Ты ведь согласен?

— Допустим. — Сьюзен, помнится, намекала: возьми мою сестру, раз уж не смог меня заполучить. Может, к тому все и шло с самого начала. Картинка складывалась воедино, как осколки зеркала или клочки разорванной карты; но я не знал, что увижу, когда она будет собрана от и до. Не ведал, что покажет мне зеркало. И Джордан была в таком же положении. Если только за ней не водилось каких-то темных секретов… что ж, как раз пришло время это выяснить.

— Да. Я согласен.

— Ты прав, — сказала она. — Поездка за город пойдет мне на пользу. Мать все время в ступоре от больших доз валиума, и я никак не могу ее вытащить из этого состояния. Мы не разговариваем, не выходим из дома. Я не уверена, ест ли она вообще. Отец запирается в кабинете, по двадцать часов в сутки разговаривает по телефону и спит в кресле в прихожей. Дверной звонок звонил не переставая, пока он не отключил его с концами. Мы сейчас как в бункере, знаешь. К нам целый день заглядывают люди — репортеры, деловые партнеры и клиенты моего отца, музейщики, вот только мы никого не пускаем. Я больше не понимаю, что, черт возьми, происходит. Мне нужно побыть вдали отсюда, но… Натаниэль, я не хочу оставаться одна.

— Нет, — сразу отрезал я, учуяв, куда она клонит.

— Я ведь еще ничего не сказала.

— Ты и не обязана.

— Ладно, — выдохнула