только как серию событий. Нет, мы видим последствия, для которых должны существовать причины. Люди отточили процесс обнаружения причин и следствий. Мы не воспринимаем мир механически, когда одно действие является неизбежным следствием другого, подобно тому как шары на бильярдном столе отскакивают друг от друга, – мы наделяем других людей установками и намерениями, которые объясняют их действия. Как следствие, мы можем делать социальные прогнозы в отношении большего числа людей, чем наши ближайшие родичи на эволюционном древе, такие как шимпанзе, которые полагаются на непосредственный контакт для понимания членов своей группы. Ментальные техники, позволяющие представлять, что происходит в голове другого человека, и объяснять его поведение, сослужили нам хорошую службу – мы стали доминирующим видом. Однако, столкнувшись с эффектами, противоречащими нашим знаниям о мире, мы иногда придумываем ложные причины.

Если бы юная Мишель отказалась считать, что родители лучше знают и понимают окружающий мир, ей пришлось бы полагаться только на себя. Каким образом Мишель сохраняла веру в то, что ее родители знают все на свете, в то время как ее отец постоянно твердил, какая она никчемная? Она стала искать причины в себе. Со временем привыкла перекладывать ответственность на себя, и у нее возникло устойчивое чувство вины.

Повзрослев, она поняла, что не виновата в таком отношении родителей. Вспоминая свое состояние в то время, она осознавала, что альтернативные объяснения тогда не казались ей правильными, но когда она стала уже достаточно взрослой, чтобы это понять, ее представление о себе уже сформировалось. Мне было интересно, сумела ли она увидеть, насколько ее детство повлияло на отношения с Питом.

– Напомните, когда вы познакомились с Питом.

– Э-э-э… Мне было семнадцать или только что исполнилось восемнадцать… Он работал в местном почтовом отделении. Отец посылал меня за почтой. В те времена все было на бумаге.

Мы уже говорили о работе ее отца. Он был геодезистом, примерно в сорок лет стал индивидуальным предпринимателем и проводил больше времени дома. Говоря о Пите, она сказала:

– Он был старше меня… Мы болтали, когда была его смена. Я знала, что у него есть девушка, но тогда между нами ничего не было. Мне просто нравилось с кем-то разговаривать. Я чувствовала себя свободной. Никогда не забуду тот день, когда он пригласил меня на свидание. Он сказал, что бросил свою девушку и я ему очень нравлюсь… Несколько месяцев спустя кто-то мне сообщил, что на самом деле они не расстались. Не знаю, так ли это. Кто-то другой говорил, что это не он с ней порвал, а она его выгнала. Тогда мне было все равно. Я не обращала внимания на сплетни. Он был моим путем к спасению. Что угодно, лишь бы не дом.

Она не хотела, чтобы Пит оказался таким. А как только все началось, всколыхнулись знакомые ожидания.

Но кто здесь виновная сторона? Конечно, Пит эксплуатировал уязвимость Мишель. Понимал он причины ее уязвимости или нет, он, несомненно, знал, что его доминирование в отношениях основано на агрессии. Он наверняка видел дисбаланс сил и понимал: достаточно показать лишь крохи привязанности, чтобы удовлетворить стремление Мишель быть с ним или хотя бы не остаться в одиночестве.

Обидчик не чаще, чем жертва, действует обдуманно. Он также находится под воздействием сильных разнонаправленных эмоций, не всегда осознанных. Когда Пит обещал прекратить избиения, он, вероятно, искренне верил в свои слова. Работая с людьми, склонными к домашнему насилию, я часто обнаруживаю, что они пытаются доминировать из страха оказаться нелюбимыми и одинокими. К сожалению, противоречивые эмоции, терзающие каждого члена пары, часто резонируют и связывают их в полном насилия браке.

Примерно через полгода после написания отчета пришло письмо от адвоката. Дело было завершено, и она хотела сообщить о результатах. Мишель сдержала обещание держаться подальше от Пита и стала с меньшим подозрением относиться к социальным службам, но ее пьянство усилилось. В результате социальные работники не решились вернуть ей детей. Читая это, я предположил, что Мишель пила в стремлении побороть влечение к Питу и выдержать чувство пустоты жизни без детей или партнера.

Позже я узнал, что Мишель удалось полностью бросить пить. Постепенно она начала чаще встречаться с детьми, и все согласились, что дети могут проводить с матерью целый день, – хотя я так и не узнал, передали ли ей их обратно.

7

Джоди

Когда я согласился провести психиатрическую экспертизу Джоди, я понимал, что это означает поездку за несколько сотен миль, но мне было интересно вернуться в первую женскую тюрьму, которую я посетил. Визит туда около двадцати лет назад произвел на меня неизгладимое впечатление.

Тогда я был стажером. На младших курсах мы должны были получить опыт работы в разных отраслях психиатрии, прежде чем определиться с выбором дальнейшего пути. Каждые полгода или год мы меняли место работы. Я уже работал в палатах для пожилых пациентов, затем в дневном стационаре, который посещали пациенты из ближайшего района. После сдачи общих экзаменов я получил право выбрать более узкую специализацию, например судебную психиатрию. Место в охраняемом психиатрическом отделении округа пользовалось спросом, и я был счастлив там поработать. Большую часть моего времени занимали обязанности палатного врача: оценка состояния только что поступивших пациентов, осмотр тех, кто провел там уже несколько месяцев, а часто и лет, подготовка записей для обхода, забор крови и так далее. Я привык к подобным задачам в ходе обучения.

Раз в неделю я сопровождал своего куратора – руководителя больницы в женской тюрьме. Ранее, во время учебы, я посещал традиционную викторианскую тюрьму, где содержались мужчины, поэтому ожидал увидеть место, окруженное непроницаемой для посторонних глаз стеной. Вместо этого пешеходная дорожка от автостоянки до входа в тюрьму огибала высокий сетчатый забор. Я также ожидал увидеть укрепленную проходную. Вход в тюрьму – это брешь в стене, и обычно здесь очень серьезные меры безопасности. Пройти на территорию, как правило, можно только через несколько шлюзов. Посетителей обыскивают и сканируют. В укрепленном помещении находятся охранники, которые контролируют шлюзы и выдают ключи. Однако вход в эту тюрьму я заметил только из-за толпы людей, собравшихся у забора. Подойдя ближе, я увидел, что они стоят в очереди, тянущейся по направлению к проходной.

Мой наставник кивнул в их сторону и сдержанно прокомментировал эту сцену. Судя по озорству детей, особенно в контрасте с серьезностью подростков и взрослых, было ясно, что они не вполне осознают происходящее. Куратор отметил, как глубоко его печалит мысль о том, что многие дети могут встретиться с матерью только в тюрьме и под надзором. Тюрьма их разделила, но при этом с ней связаны и самые приятные воспоминания детства. Большинство людей считают тюрьму зловещим учреждением как из-за того, что мы о ней знаем, так и из-за того, чего не знаем. Для этих детей тюрьма стала таким же привычным местом, как торговый центр, куда они отправляются по выходным.

Вернувшись спустя годы, я вспомнил о той группе людей у забора. Я задумался о том, как сильно изменилось мое отношение к психиатрии за прошедшее время. Тогда обучение на медицинском факультете и опыт работы ординатором способствовали тому, что я следовал поточному методу в медицине. Механический стиль экспертизы и диагностики, которому нас учили, недосыпание из-за постоянных вызовов и отсутствие выходных привели к тому, что я перестал видеть самого человека. Как будто у меня не хватало времени отвлечься от задач и посмотреть на пациента. Сейчас я понимаю, что был не столько врачом, сколько высокооплачиваемым больничным лаборантом. Если бы не замечание наставника, когда мы подъезжали к тюрьме в тот первый раз, я бы прошел мимо, думая о предстоящей работе по экспертизе и лечению пациентов. С тех пор я понял, что психику человека нельзя исследовать в отрыве от его существования в целом – как сейчас, так и в прошлом.

Готовясь к встрече с Джоди, я напомнил себе точную формулировку закона о детоубийстве. Убийство младенца кем-то из родителей не всегда было уголовным преступлением. В Средние века это считалось грехом, с которым разбиралась церковь. С точки зрения современного человека, наказание Джоан Роуз в 1470 г. за убийство сына кажется странным. Ее заставили медленно пройтись по рынкам нескольких городков графства Кент в одежде из грубой ткани, с тяжелой свечой в одной руке и ножом, которым она убила сына, – в другой. Церковные суды признавали, что нищим приходится делать немыслимый выбор между жизнью новорожденного и выживанием семьи, но с развитием урбанизации общество стало обращать на детоубийство все больше внимания.