Устроившись в Тюильри, Людовик XVIII почувствовал, что заслужил право расслабиться и насладиться возвращением своих владений. Он говорил о 1814 годе как о «девятнадцатом годе моего царствования». Ему было уже пятьдесят девять лет, он был любезен и обходителен, ленив и медлителен, толст и подагричен, и уже не был королем ни на йоту. Он смирился с конституционным правлением и покладисто приспособился к голосованиям, ораторскому искусству, фракциям и прессе, более свободной, чем при Директории или Наполеоне. Салоны для обсуждения литературы и политики процветали. Мадам де Сталь, торжествуя, возобновила свои парижские собрания и принимала королей.

Больше всего народ радовался экономическим успехам нового режима. Людовику хватило здравого смысла оставить без изменений Кодекс Наполеона, судебную систему, бюрократию и структуру экономики. Как Наполеону посчастливилось найти для жизненно важного министерства финансов человека высокой компетентности и честности в лице Франсуа Мольена, так Людовик XVIII нашел для того же ведомства барона Жозефа-Доминика Луи, который быстро выполнял все обязательства казначейства и противостоял всем соблазнам фискального сутяжничества.

Двор короля символизировал его усилия по сглаживанию перехода между двумя режимами. В первый год правления Наполеону почти не мстили; маршалы императора, за исключением Даву, свободно смешивались с роялистами при дворе Бурбонов. Представители низшего дворянства, такие как господин и госпожа де Ремюзат, которые были фаворитами Наполеона, спешили поклониться обновленной святыне. Высказывание Талейрана о том, что Бурбоны «ничему не научились и ничего не забыли», могло относиться к графу д'Артуа — добродушному и симпатичному, но глупому гордецу; но оно не могло быть справедливо применено к Людовику XVIII. Сам Наполеон на острове Святой Елены свидетельствовал о быстроте, с которой большинство французов приняло новый режим, как бы с готовностью впадая в старые привычки, слишком давно укоренившиеся, чтобы быть полностью вытесненными.

Тем не менее, в стране сохранялись некоторые элементы раздора и недовольства. Церковь отвергла Конкордат и настаивала на восстановлении своей власти, существовавшей до революции, особенно в сфере образования. От короля был получен указ, требующий строгого соблюдения воскресных и святых дней; все лавки, кроме аптекарей и знахарей, должны были быть закрыты с утра до вечера, и никакой оплачиваемый труд или деловой транспорт не допускался.3 Стало опасно не исповедовать католицизм. Больше всего хлопот доставляло, казалось бы, разумное требование Церкви вернуть ей все церковное имущество, конфискованное во время революции. Это требование не могло быть выполнено без восстания сотен тысяч крестьян и представителей среднего класса, купивших эту собственность у государства. Страх этих покупателей перед тем, что их могут лишить собственности, полностью или частично, привел многих крестьян и некоторых солидных буржуа к мысли, что они могли бы приветствовать возвращение Наполеона, если бы он был излечен от войны.

Все еще активное меньшинство населения лелеяло принципы Революции и работало, пусть и подпольно, над ее возрождением. Сурово подавленные новым режимом, эти «якобинцы» играли с надеждой, что вернувшийся Наполеон будет вынужден, свергнув Бурбонов, снова стать сыном Революции. В армии они обратили в эту надежду многих. Маршалы были очарованы любезностью короля, но офицерское сословие, видя, как исчезают перспективы продвижения по службе по мере того, как дворянство возвращает себе прежнюю монополию на высшие должности, жаждало возрождения тех времен, когда маршальский жезл можно было получить и наградить на поле и в день сражения. Людовик XVIII, стремясь сбалансировать бюджет, демобилизовал 18 000 офицеров и 300 000 рядовых; почти все эти уволенные, пытаясь найти свое место в экономике, идеализировали в памяти императора, который раздавал славу и смерть, и даже смерть казалась славной.

Недовольство армии было самой сильной из сил, открывших дверь для возвращения очаровательного блудодея. Добавьте сюда крестьянство, опасающееся лишения собственности или восстановления феодальных повинностей; промышленников, страдающих от наплыва британских товаров; неудобства всех, кроме ортодоксальных католиков, под усиливающимся влиянием духовенства; роспуск королем обеих палат в конце 1814 года — не возвращаться до мая; и тайную тоску бедняков по волнениям и великолепию наполеоновской Франции: Это были слабые и неопределенные ветры случая, но известия о них, принесенные на Эльбу, подняли дух заключенного гладиатора, раненого, но не мертвого.

II. ВЕНСКИЙ КОНГРЕСС: СЕНТЯБРЬ 1814 — ИЮНЬ 1815 ГГ

Это было самое выдающееся политическое объединение в европейской истории. Его главными членами, естественно, были основные победители в войне народов: Россия, Пруссия, Австрия и Великобритания; но были также делегаты от Швеции, Дании, Испании, Португалии, папства, Баварии, Саксонии, Вюртемберга… И с побежденной Францией пришлось считаться, хотя бы потому, что ее представлял хитрый Талейран. Это разбирательство проиллюстрировало бы два не совсем противоположных принципа: что пушки говорят громче слов и что физическая сила редко побеждает, если ею не манипулировать с помощью ума.

Россию представлял прежде всего царь Александр I, обладавший самой большой армией и большим обаянием. С помощью графа Андреаса Разумовского (покровителя Бетховена) и графа Карла Роберта Нессельроде он предложил России получить всю Польшу в награду за то, что она вела союзников от колебаний на Немане и Шпрее к победе на Сене; а князь Чарторыйский, представлявший Польшу по разрешению Александра, поддержал это предложение в надежде, что воссоединение Польши может стать шагом к независимости.

Пруссию формально представлял король Фридрих Вильгельм III, более активно — принц фон Харденберг, а в качестве философа присутствовал Вильгельм фон Гумбольдт. Они потребовали достойной награды за военное руководство «ворварца» Блюхера и жертвы прусских жизней. Александр согласился и при условии отказа Пруссии от претензий на ее бывшую часть Польши предложил Фридриху Вильгельму всю Саксонию, король которой (в то время заключенный в берлинскую тюрьму) заслужил это отречение за то, что отдал Наполеону саксонскую армию; а фрайхерр фом Штейн счел это решение джентльменским.

Австрия утверждала, что ее заявление в пользу союзников решило исход войны и что она должна получить щедрую порцию на пиру победителей. Отторжение Австрии от Польши было нетерпимо, а захват Саксонии Пруссией нарушил бы европейский баланс сил между севером и югом. Меттерних применил всю свою терпеливую и коварную хитрость, чтобы не допустить превращения Австрии в державу второго сорта. Император Франциск II помогал своему министру иностранных дел, смягчая гостей развлечениями. Его казна вышла из войны с одной ногой в банкротстве;