Прислонившись к дереву, сидел Паквай на страже и прислушивался. То было на второй день странствования по реке Тапичи, и до сих пор еще не случилось ничего, что могло бы подать повод к опасению. Природа и виды сильно отличались от тех, которые характерны для Монтаны. Ясно было, что некогда, в далекие времена, здесь произошло великое вулканическое извержение, уничтожившее большую часть непроходимого леса. Экспедиция то и дело натыкалась на громады скал и чудовищные слитки застывшей лавы. Но жизненная сила в тропиках велика. Раны леса, причиненные когда-то извержением, зажили почти бесследно, и в трещинах между пластами лавы поднялись новые зеленые поколения. Но все же они не были так неприступны, так непроходимы, как болотистые мангровы на низменностях бразильской Амазонки. Повсюду можно было найти естественные тропинки, но зато на твердой каменистой почве нельзя было заметить никакого следа человека или животного. Единственными, указывающими им, что они находятся на верном пути, были почти уничтоженные временем остатки привального костра, где несколько жестянок от консервов свидетельствовали, что Сен-Клэр и его люди провели здесь ночь, прежде чем неудачи начали преследовать их.

Каким образом трупы с голубым ожерельем были принесены в естественную речную гавань – об этом почва не давала никаких разъяснений.

Другая загадка, наводившая на размышления трех путников, – почти полное отсутствие всякой животной жизни. Даже обезьяны, обычно вовсе не трусливые, исчезли до последней, когда экспедиция достигла высоты полутора тысячи футов над уровнем реки. Вой хищников больше не беспокоил их: пума, армадиллы и гормигуеры, по-видимому, предпочитали иные местности для охоты. Не было также ни ягуара, ни тапира. И огромные, красивые бабочки, которые обычно попадаются в бесчисленном множестве в лесах Перу, не способствовали оживлению этой странной, забытой страны. Все было пусто и безмолвно кругом.

Обо все этом думал индеец Паквай в то время, как он охранял сон своих спутников, которые лежали, укутанные в спальные мешки. Непроницаемая темнота окружала их. Он задумчиво покуривал свою трубку, и тусклый красный огонек ее был единственным слабым источником света вокруг него. Огненные мухи не кружились в кустах, и москиты не пищали под сурдинку. Вот уже два часа, как уши Паквая жадно ловили какой-нибудь иной звук, чем дыхание обоих спящих. Он, как истинный сын леса, любил звенящий тревожный шепот в ночной тропической чаще. Но здесь ночь была нема. Деревья и кусты словно сами прислушивались, затаив дыхание, к чему-то далекому и зловещему.

Вдруг Паквай с инстинктом людей, близких к природе, почувствовал, что он не один. Не было слышно ни звука: ни дыхания зверя, ни шагов крадущегося человека. Но что-то подсказало ему, что новое и незнакомое ему существо расположилось на окраине небольшой поляны, на которой они находились. Все его чувства напряженно открылись навстречу этому бесшумному созданию, которое теперь стояло в кустах прямо перед ним. Левая рука индейца не оставляла трубки, но правая уже давно схватила большой смит-вессон, данный ему Фиэльдом. Он медленно повернул голову чуть-чуть влево.

Вдруг он увидел две красные точки в темноте. Они не двигались, точно были пригвождены к черному бархату ночи. Что это, ягуар или пантера?.. Паквай с минуту раздумывал. Разбудить ли Фиэльда? Тут красные точки исчезли.

Индеец опустил веки и продолжал дымить трубкой. Он терпелив и может подождать…

Прошло несколько минут.

Свет вдруг появился опять в нескольких шагах перед ним, на окраине поляны. Теперь уже не две, а четыре красные точки сверкали во мраке, и в этом ярком, почти пурпурном блеске Паквай ясно увидел четыре человеческих зрачка.

Он больше не раздумывал. Он поднял револьвер против той пары глаз, которая была ближе к нему, и выпустил весь заряд в этом направлении. Послышался странный злобный рев, который быстро удалился. Паквай вскочил и ринулся вперед.

В тот же миг Фиэльд очутился подле него.

Тогда из глубины леса послышался глухой гогот, который перешел в грозное ворчание и постепенно замер за стенами скал. Фиэльд вытащил свой карманный фонарь. Свет его был очень силен. Но напрасно передвигал он длинный сноп лучей по кустам и деревьям – никто не показался. Меж тем Паквай описал все то, что видел. Они подробно осмотрели место, где Паквай, как ему казалось, увидел впервые красные точки. Следы крупных револьверных пуль было нетрудно найти. Свинцовые снаряды пробили густой, упругий кустарник.

– Сколько выстрелов ты сделал? – спросил Фиэльд и навел свет фонаря на свежепростреленные кусты.

– Все семь, – ответил Паквай. – Я, конечно, не мог бы найти точки прицела, но я недурно стреляю в темноту; меня удивляет, что я промахнулся.

– Ты не промахнулся, – сказал, покачав головой, Фиэльд. – Так не ревут без всякой причины – то был зверь или человек. Скажи мне, слыхал ли ты когда-нибудь подобный рев в здешних лесах?

– Я многое слыхал, господин, – сказал Паквай. – Я много раз подстерегал крик мести оцелота[13]. Но ничто не может сравниться с этим.

– Больным падучей случается иногда так смеяться, – пробормотал Фиэльд. – Таков был этот смех. Хорошо, что донна Инес спит. Она, наверное, так хорошо закуталась в спальный мешок, что даже выстрелы ее не разбудили.

Он невольно скользнул фонарем по фигуре спящей девушки. Спальный мешок лежал возле мешка Фиэльда, отброшенного им при внезапном пробуждении.