решит куда-нибудь поехать на своем темно-синем «мерседесе».

В открытом кафе рядом со мной сидят две старушки, за чашкой кофе с куском торта обсуждающие вполголоса какую-то неизвестную мне Мари. Насколько я могу понять, она легкомысленна, ее история с Жаном заслуживает осуждения, а за домом следить, как она, просто недопустимо. Подозреваю, что легкомысленной Мари не меньше восьмидесяти, и она является предметом обсуждения дам никак не менее полувека.

Пожилой мужчина с сигарой и бокалом коньяка читает газету. Время от времени он выпускает клуб терпкого дыма и смотрит поверх очков на дам. У меня же другое занятие — приглядывать за двумя темнокожими юношами, сидящими на скамейке в сквере неподалеку от нас. Молодые люди громко обмениваются впечатлениями о проходящих женщинах, щадя лишь самых древних. При этом они не перестают жевать чипсы.

В дверях дома появляется Гутманис. Он оглядывает улицу и неторопливо направляется к машине. Уже открыв дверь, чертыхается, бросает туго набитую коричневую барсетку на переднее пассажирское сиденье и садится на корточки. Левое заднее колесо беспомощно сплющилось на мостовой, и «мерседес», скособочившись, просел до обода матового диска.

Юноши перестают жевать и, вытерев руки об одежду, вразвалку, паруся широкими штанами и бесформенными куртками, идут они вдоль витрин. У машины останавливаются и равнодушно смотрят на исходящего проклятиями Гутманиса. Покрутившись некоторое время вокруг, потыкав пальцами в спущенную шину и дав пару бесполезных советов, один садится рядом с хозяином машины на корточки и принимается сочувственно качать головой. Другой неслышно открывает переднюю дверь машины со стороны пассажирского сиденья. Гутманис некоторое время терпит присутствие подростка, потом поворачивает голову и резко бросает несколько слов. Парень встает, примирительно разводит руками и уходит. Его приятеля уже давно нет рядом с машиной.

Через пять минут на соседней улице я обмениваю пятьсот франков на оттиски ключей, которые лежали в барсетке, неосмотрительно оставленной! Гутманисом в машине.

Взяв деньги, парень деловито сообщает:

— Вообще-то у него и в кошельке было достаточно. Но все равно пригодятся. Кредитную карточку мы тоже взяли, но он скорее всего успеет ее заблокировать. Ключи и все остальное, как вы велели, мы бросили у машины.

Помолчав мгновение, он деловито заключает:

— Если что еще будет нужно — найдите нас. С удовольствием поможем.

* * *

О чем бы мы ни говорили во время наших встреч, так или иначе Завадская обязательно присутствует в разговоре. Вера в основном воспитывалась в доме Наталии Алексеевны и без памяти любит свою вздорную родственницу.

— Для бабки Россия — это рассказы родителей. Даже не воспоминания, — она побывала там уже взрослой, — а скорее образ. Страшно переживает за то, что происходит. Ругает всех — царя, Керенского, Сталина, Ельцина. Всех. Новых русских — особенно.

— Я заметил.

Насмешливо покосившись на меня, Вера отвечает:

— Ты — исключение. Она была страшно рада, когда узнала, что ты меня отыскал после того салона. Я не стала ей говорить, что у тебя ко мне скорее деловой интерес.

— Перестань. У тебя это становится навязчивой идеей.

Мы сидим в салоне речного трамвайчика. Скоро вечер, вокруг нас много пустых мест. Сзади громко переговаривается группа американских туристов. Мимо плывут фасады дворцов, соборов и зданий. Возникает и пропадает статуя Свободы, кружит на месте в своей ажурно-железной неуместности Эйфелева башня.

Черт меня дернул мельком спросить Веру о материалах, связанных с космическими запусками! Она не упускает случая напомнить об этом, имея явной целью привить мне комплекс вины. Даже если этот комплекс на самом деле не прививается, изображать его необходимо. Таковы условия игры. В противном случае действительно создастся образ хладнокровного негодяя, который прикрывается романтической маской для удовлетворения низменных деловых потребностей.

Покрутив в руках небольшой букет цветов, Вера вспоминает:

— Кстати о космосе. У меня есть один знакомый инженер, ужасно чудной. Занимается компьютерами. Я о нем делаю репортаж, мы должны завтра встретиться. Он обычно в это время бродит по набережной, кормит чаек. Хочешь, познакомлю?

Знакомый Веры мне даром не нужен, но сказать об этом прямо просто неудобно. Не поворачивается язык и упрекнуть ее в том, что на самом деле она хотела напомнить этому своему инженеру о предстоящей встрече, и с этой целью ссадила меня с уютного теплохода и потащила куда-то по плитам продуваемой ветром набережной.

Но знакомый действительно чудной, и это самое малое, что можно о кем сказать. Кожаная куртка, у которой слишком короткие полы, зато на редкость длинные рукава, вытертые джинсы и стриженые бобриком волосы неопределенного цвета. Буркнув что-то в ответ на приветствие Веры и мои заверения в почтении, субъект продолжает сидеть на корточках на самом срезе набережной, скармливая птицам длинный багет. Кормление не является для него целью — он подкидывает каждый кусочек высоко в воздух. Пойманный на лету хлеб вызывает у него одобрительный, похожий на утиное кряканье возглас, упавший в воду — разочарованное бормотанье. Докрошив батон, на что ушло не меньше десяти минут, субъект отряхивает руки, поднимается и уставляет на меня очень маленькие и очень круглые карие глазки.

Насмотревшись, он вместо приветствия отрывисто спрашивает:

— Чем занимаетесь?

Несколько растерянно рассказываю о целях командировки, нефтяной корпорации и аэрокосмичеком салоне. Но обладатель диковинной куртки не способен подолгу слушать. Нетерпеливо взмахнув рукавами, он прерывает меня:

— Тоже, наверное, ничего не понимаете в сути открытий!

В чем-то он прав — я действительно не уделял особого внимания этому вопросу. Более того, я вообще не очень понимаю, о чем идет речь. Не успеваю хотя бы пожать плечами в ответ, как приятель Веры восклицает:

— Нельзя рассматривать решение той или иной технической задачи в отрыве от общей тенденции развития познания! В противном случае мы рискнем оказаться в тупике! Что может быть хуже этого?

Неопределенно покачав головой и выразительно пошевелив в воздухе пальцами, в меру сил демонстрирую, что ничего хуже мое воображение действительно нарисовать не может. Даже столь неочевидно выраженное согласие приводит говорливого изобретателя в восторг. Он победно вздымает к небу руку, отчего из рукава неожиданно выскакивает прятавшаяся там круглая пятерня с коротенькими пухловатыми пальцами. Указательный палец направлен в небольшое облако над нами.

— Вот! Поэтому стремление остановить техническую мысль, направленную на решение, казалось бы, частной проблемы, не только преступно! Оно чревато долгосрочными и, главное, непредсказуемыми последствиями!

От восклицаний сумасшедшего инженера начинает гудеть голова и покалывать в висках. Я Вере как-нибудь припомню это знакомство. Пора, однако, его прервать.

— Простите, в ваших словах мне видится что-то личное, далекое от объективного взгляда на проблему. Вам не кажется, что вы экстраполируете свой неудачный жизненный опыт и, возможно, служебные неурядицы