Шрифт:
Закладка:
Злые, они прошли мимо, разговаривая о чём-то на повышенных тонах.
— Ну, вроде пронесло… — шепчу я, наблюдая за ними из-за кустов. Но как назло, те остановились метрах в десяти от меня.
— Чёрт…
Слышу обрывки разговора — мат, какие-то долги, бабы… Ноги затекли, и я, подогнув одну под себя, усаживаюсь на неё. Сердце колотится… чёрт…
Один из них, с усами подковой, по-видимому, не желая продолжать конфликт, чуть сбавил тон, и, достав папиросы, закурил. Второй, с длинными сальными патлами ниже ушей, воспринял это как слабость, и подскочив, схватил того за грудки, брызгая слюной в лицо.
— А вот и не подерётесь… — нервно комментирую я.
— Да пошёл ты! — громко выкрикивает курильщик, выплёвывая папиросу и с силой отпихивая второго.
— Ах ты… — патлатый отшатнулся, сунул руку в карман и почти тут же ударил усатого куда-то в живот. Раз, другой…
— Сука-а… — одними губами тяну я, видя, как его рука окрасилась кровью, — у него нож!
Захотелось вжаться, зарыться в землю, и одновременно — убежать!
Усатый, отскочив, прижал руку к животу и замер на миг. Но почти тут же он тоже выхватил нож и кинулся на своего врага, размахивая клинком яростно, отчаянно и бестолково!
Он норовил то ли попасть в горло, то ли исполосовать лицо… Не знаю!
Они закружились, затоптались на месте, и в этих движениях не было никакой грации и мастерства, но был алкоголь, озверение и стремление убить своего врага! Мужики оскальзывались, цеплялись друг за друга, тыкали ножами и били ими наотмашь, пытались хватать вражеский нож голой рукой, пинались, и кажется — плевались…
Патлатый, защищаясь, подставлял руку, и норовил тыкнуть усатого ножом в живот, в бедро, в пах…
Усатый, перегнувшись вперёд, шёл буром, но его движения становились всё медленнее…
… и наконец, он повалился на колени, постоял так и мягко, будто собираясь поспать, улёгся на дорогу.
— Сука! — патлатый пнул его в бок, — Вставай! Я тебя, падла такая…
Он присел на корточки и потрогал его рукой.
— Сдох, сука… — и только после этого он обратил внимание, что и сам ранен.
— Бля… Сука! — плюнул на труп патлатый, и, встав с трудом, перетянул носовым платком ладонь. Несколько секунд спустя, ругнувшись невнятно, он прислонил руку к животу и неверяще посмотрел на неё. Сдёрнув кепку, прижал её к животу, согнулся и заковылял куда-то.
— Чёрт… — я не сразу выбрался из кустов, но зато уж как выбрался… Всё казалось, что убийца за мной гонится, желая убить нечаянного свидетеля…
Успокоился, только когда отбежал метров на семьсот, и, дав кругаля, снова увидел гуляющих на свадьбе людей.
— Ссал?! — выскочил мне навстречу Ванька, который тоже гуляет на свадьбе, но в отличие от меня, сидел вместе с родителями.
— А?! — вздрогнул я, мучительно вспоминая, что даже не подошёл к тому, патлатому… А я ведь ветеринар, и может быть…
— Ты такое пропустил! — азартно продолжил он с горящими глазами, — Жора… ну Жора, который Чубчик Кучерявый, леща дал одному типу. Ну ты знаешь его! Точно знаешь! Длинный такой, сутулый, с фиксой золотой! Такое махалово было!
— … их разнимать, — размахивал он руками, — а этот одному раз, и тот брык! А второму дал, а тот в ответ, и с копыт! Нет, это надо было видеть!
Я открыл было рот… но увидел, как к участковому подбежал какой-то молодой парень, и тот, посерьёзнев лицом, моментально встал, промокнул губы платком и заспешил куда-то.
— Да…
«— Молчать! Не найдут, не будут спрашивать… нет, нет… К чёрту! Опять разговоры, подписка… я так не уеду никогда из Посёлка! Не хочу… А этого и без меня посадят!»
— … жаль, — натужно улыбаюсь я, — это надо было видеть!
— А то! — весело согласился Ванька, — Удалась свадьба!
— Погоди, — посулил он мне, — то ли ещё будет!
Глава 8
Времена и нравы
Проснувшись, долго валялся в каком-то дурном оцепенении. Голова тяжёлая, чугунная, и не заснуть ни выходит, ни проснуться толком…
Наконец, чудовищным усилием воли отыскав в себе силы, сел на топчане и с завыванием зевнул, тут же ощутив, что зря я вчера зубы на ночь не чистил! Да, устал, но с местной стоматологией…
— Обязательно чистить, — бурчу себе под нос, дыхнув на ладонь и поморщившись.
Снилась всякая дрянь, уже начавшая забываться, таять, как туман под утренними лучами солнца, и вот уж точно к лучшему! Страшное, тёмное, липкое…
Постаравшись выбросить всё это из головы, нашарил ногами дряхлые тапочки, встал и кое-как сделал разминку, и только потом начал одеваться, постоянно зевая.
— Свежо, — констатировал я, выходя во двор, — Доброе утро!
Дремавшая на солнце низенькая старушка, сонно поморгав глазами и пошлепав дряблыми губами, ничего мне не ответила и снова погрузилась в старческую дремоту. У её ног возится маленькая полуторагодовалая внучка, уже замурзанная с утра и тянущая в рот всякий сор с земли.
«— Зато под присмотром, ага…» — ещё раз кошусь на закутанную в сто одежек бабку и ребёнка, но, тряхнув головой, решительно прохожу мимо. Пытался уже сказать родителям ребёнка о ценности такого присмотра, больше не хочу!
Наслушался в ответ всякого, от «яйца курицу не учат», до «Нас также ро́стили, и ничего, нормальными людьми выросли!»
Как я сдержался, не ответив «Да кто вам сказал, что вы нормальные!», вот честно — не знаю. Наверное, только потому, что родители такие… не то чтобы вовсе уж одноклеточные, но где-то рядом. Пролетариат в его классическом понимании, без идеологических одёжек и прикрас.
Здесь, в этом времени, вообще много такого, что с точки зрения человека двадцать первого века видится чем-то невообразимым, и притом не с точки зрения идеологии или там отсутствия холодильников, а именно такими вот вещами. Ладно, не моё дело…
Заглянув в рукомойник и убедившись в наличии воды, скинул куртку и принялся чистить зубы, стараясь действовать по всем правилам. Казалось бы, ерунда… но с мелкой моторикой у меня проблемы, а нужная мышечная память отсутствует как класс, и в итоге, обычная чистка зубов требует от меня заметных усилий.
К рукомойнику подлетела было Светка с полотенцем через плечо, но заметив меня, фыркнула, и, обдав ненавидящим взглядом, развернулась обратно так резко, что из-под задников калош, надетых на босу ногу, полетели комочки земли. Проводив её коротким взглядом, философски пожал плечами.
Ни жарко, ни холодно… Сама на тропу войны встала, а когда ответку получила, в виде ярких подробностей туалетного происшествия, разошедшегося достаточно широко, так сразу встал ребром вопрос «А меня-то за что?!»
Да и
