Шрифт:
Закладка:
Как раз сейчас испанцы захватили сэра Ричарда Гренвилла. Он, в лице Августы, стоял на палубе их флагманского судна.
Николас декламировал в своей лучшей манере:
Вот сэра Ричарда пленили наконец!
И с вежливым изяществом в глаза
Враг хвалит, не скупясь на словеса[21].
– Ты же испанцы. Давай пой ему хвалу, – обращаясь к Эрнесту своим обычным голосом, продолжал он.
– Ты достигнул высоких результатов, муша[22], – поспешно, но с подобающей высокопарностью произнес Эрнест.
– Вы только послушайте, – обратился Николас к воображаемой публике. – «Ты достигнул»! Сановный испанец не мог так говорить.
– Он бы говорил на ломаном языке, разве нет? – защищался Эрнест.
– «Ты достигнул» – не ломаный язык, а просто плохое знание грамматики. Кроме того, ни один испанец не скажет «муша». Ведь это по-французски. А испанец скажет «сеньор».
– Сеньор, черт возьми, – сердито сказал Эрнест. Он считал, что слишком уж часто подвергается критике.
Пока длились эти препирательства, сэр Ричард благородно и отстраненно стоял на палубе испанского галеона.
Теперь Эрнест выправился и говорил четко, ибо знал, что, если не удовлетворит требованиям роли, ее могут у него отобрать:
– Ты достиг высоких результатов, благородный сеньор.
И сэр Ричард наконец смог продолжать:
Служил я королеве и стране,
как рыцарь верный, честный, и поныне
Я, долг свой исполняя на войне,
Сражался, как положено мужчине.
Без сожаленья смерть встречая,
Я, Ричард Гренвилл, умираю[23].
С этими словами Августа растянулась на полу во весь рост. Ее длинные черные волосы расстелились по аксминстерскому ковру. Эрнест озабоченно посмотрел на ее распростертую фигуру.
– Она мертва, – объявил он.
– Глупый ты маленький простофиля. – Николас взглянул на братишку с пренебрежением. – Она просто изображает сэра Ричарда, как и полагается. Теперь тебе надо опустить тело: «и с почестью ушел в пучину».
Эрнест решительно ухватился за Августу.
– А пучина где? – потрясенно спросил он.
– Где кончается ковер. Раз, два – взяли, братва!
Августа лежала, скрестив на груди руки. Как бы Эрнест ни старался, он не мог опустить ее в море. От усилий он раскраснелся. Губы дрожали. Наконец он не выдержал и в гневе закричал:
– Я не могу! Не могу… и черта с два смогу, и стараться нечего!
Из пучины поднялась Августа. Она твердо взяла его за руку и увела в свою комнату.
– Отшлепай его там хорошенько! – вслед им крикнул Николас.
Оказавшись вместе с Эрнестом в комнате, Августа прикрыла дверь.
– Почему ты упорно продолжаешь говорить плохие слова? – спросила она.
– Не знаю.
– Потому что плохие слова тебе нравятся?
– Нет.
– От кого ты услышал «черта с два»?
– От мамы.
Августа задумалась:
– Иногда взрослые женщины, когда взволнованы, говорят неприличные слова. Но это не значит, что их может произносить маленький мальчик.
– Когда я их произносил, я не был маленьким мальчиком. Я был испанцем.
– Однако, согласись, – сохраняя строгость в лице, настаивала Гасси, – у тебя есть пристрастие к плохим словам.
– Мистер Мадиган говорил, что лучше все отрицать.
– Эрнест.
– Да, Гасси.
– Ты считаешь, что человеческие качества мистера Мадигана лучше, чем у нашего настоятеля, мистера Пинка?
– Когда мистер Мадиган говорит, слушать интереснее.
– Разговоры не то же самое, что поучение. Проповедь – не разговоры. К ней полагается прислушиваться со всей серьезностью.
Прибежавший Николас колотил в дверь.
– Дождя уже нет! Я – гулять. Вы идете? – крикнул он и потопал вниз по ступенькам.
– Эрнест, – сказала Гасси, – даешь ли ты твердое обещание не произносить плохих слов?
– Даю, – с жаром сказал он.
Она бросилась вниз вслед за Николасом. Прежде чем ринуться за ней, Эрнест зашел в комнату, где раньше жил Люциус Мадиган. Мальчик выдвинул самый маленький ящик во всем комоде и заглянул внутрь – там лежала стопка полотняных носовых платков. На уголке каждого из них была вышита буква М. Ему запретили их трогать, но теперь он решил взять один платок, потому что из носа немного текло, как это иногда с ним случалось. Он внимательно изучил инициал на уголке. Если перевернуть вверх ногами, M превращалась в W, первую букву его собственной фамилии. Он зашел в комнату сестры и обильно смочил платочек духами из флакона, который миссис Лэси подарила Августе на день рождения. С улицы его звал Николас. Он неслышно сбежал по лестнице. По коридору ковылял малыш Филипп, таща за собой игрушечную лошадку на колесах. Он тут же притопал к Эрнесту.
– Я хочу тоже, – попросил он.
– Нет. Ты еще мал. Я иду гулять.
– Я тоже гулять. Я большой.
– Большой, черт возьми! – сказал Эрнест.
Но малыш не отставал и все цеплялся за Эрнеста.
– Взять Филиппа тоже, – просился он, хватаясь за брата на удивление сильными розовыми ручками.
– Черта с два!
Осознав, какие слова он произнес, Эрнест зажал ладонью рот и выбежал из дома.
Малыш Филипп, посмотрев ему вслед, набрал воздуха и закричал:
– Люси-и! Люси-и! – И начал старательно карабкаться по лестнице вверх.
Люси Синклер прибежала вниз, подхватила его на руки и унесла к себе в комнату. Дело в том, что она обожала мальчика и баловала его изо всех сил. Но из-за своего милого характера, несмотря на все это, он продолжал располагать ее к себе. Среди обитателей дома сам он больше всех любил малютку Альберта. Едва завидев его, Филипп заливался веселым смехом, с восторгом обнимал Альберта и прижимал свое милое личико к пухлым щечкам темнокожего малютки. Если Альберт кричал, Филипп делал вид, что тоже плачет.
Ему был по душе великий беспорядок, царивший в комнате Люси Синклер, где ему разрешалось трогать все, что ни пожелаешь, где он прятался под кровать, когда за ним приходила няня. Это была рослая деревенская девушка, которая постоянно была не в ладах с тремя темнокожими. Помимо задания смотреть за Филиппом, которому она частенько не уделяла должного внимания, у нее были и другие обязанности. Однако ее злило, когда она
