Меня захватили вместе с Валландигэмом[14]. Думаю, что Линкольн через огневые рубежи Северной армии собирается отправить нас в Ричмонд. За меня не волнуйтесь. Я вернусь. Привет всем.

Всегда твой, Кертис.

Проявив необычайную стойкость, Люси Синклер взяла себя в руки и с помощью Филиппа осилила последние ступеньки. Темнокожие следовали за ней, и все вошли в гостиную.

– У вас, должно быть, от сердца отлегло, миссис Синклер, – сказал Филипп.

Прижимая письмо к груди, она сказала ровным голосом:

– Да, это так! Но когда я думаю, что муж находится во власти Линкольна – этого чудовища, этого придурка, – я умираю от злости.

– Постарайтесь не давать себе сосредоточиться на этих мыслях. – Низкий голос Филиппа действовал на нее успокаивающе. – Думайте лишь о том, что он жив.

Она подняла на него свои огромные голубые глаза.

– Увижу ли его еще?

– Конечно увидите, – с жаром сказал он, хотя был в этом совсем не уверен, и легонько потрепал ее по плечу.

Трое слуг не отходили от Люси Синклер ни на шаг и стояли рядом, будто статуи из эбенового дерева. Хотя и было слышно, как они дышат, в остальном они едва ли были похожи на живых, настолько мощной была их способность преуменьшать свою человеческую ценность. В окно было видно, как темная фигура Титуса Шерроу двигалась среди деревьев, подобно гибкому лесному зверю. Каждый порыв ветра сдувал на землю целый дождь пестрых листьев, но на кронах деревьев это почти не отражалось, настолько они были густыми.

Аделина, расплакавшись от радости хорошим новостям и обняв Люси Синклер, поспешила в подвальную кухню распорядиться, чтобы всем подали свежего чая. Трижды дергала она за шнурок колокольчика в гостиной, но ответа не было. Домашнее хозяйство было разлажено. Чайник, который постоянно кипятили, сейчас выпускал вверх плотные кольца пара, а крышка под давлением подпрыгивала. Аделина положила шесть полных чайных ложек индийского чая в серебряный заварной чайник с пухлой серебряной птицей на крышке и отправилась в чулан за молоком. Два больших ковша, полных молока джерсейских коров, стояли на полке и ждали, чтобы с них сняли сливки. Она опустила кружку в один из них и наполнила кувшин. Молоко выглядело так соблазнительно, что она сделала глоток, украсив свою подвижную верхнюю губу белесыми усиками. Сама она этого не заметила и, вполне довольная собой, потащила поднос наверх, в гостиную.

Филипп посмотрел неодобрительно.

– Оближи губы, – сказал он. – Сразу видно, ты пила прямо из кувшина.

– Кувшина я не касалась, – отрицала она с видом большого упрямого ребенка.

Вид Аделины немного ослабил нервное напряжение Люси Синклер. Она рассмеялась – впервые после отъезда своего мужа. Увидев, как осветилось ее утомленное лицо, услышав ее смех, трое рабов преобразились. Они тоже принялись радостно смеяться. Джерри хлопал себя по ляжкам и приговаривал:

– Хозяин живой! Хозяин в безопасности на Юге!

Женщины, Синди и Белль, тоже ликовали.

На улице темная фигура Тайта Шерроу едва заметно двигалась среди деревьев. Он увидел, что Филипп вышел из дома и что трое темнокожих мирно беседуют в огороде, потом услышал, как Аделина немного фальшиво поет у себя в спальне: «Мне снилось, я в мраморных залах жила…»[15] И только тогда решился вернуться к Люси Синклер.

Она лежала с закрытыми глазами на диване, занавески были задернуты от желтого сентябрьского солнца, а он стоял и смотрел на нее сверху вниз. Он вошел так тихо, что она ничего не услышала. И ей было невдомек, какие мысли пробудила у него эта картина – мысли, на которые туманно намекают рассказанные ему старинные сказки о беспомощных белых женщинах, плененных его индейскими предками.

Теперь же он напустил на себя свои лучшие французские манеры, будто закутался в плащ.

– Мадам, – начал он.

Она резко открыла голубые глаза.

– Мадам, – повторил он.

– Кто вы? – Она произнесла это так, будто в следующую секунду громко позовет на помощь.

– Я тот, кто принес вам хорошую весть, – мягко сказал он.

– Да, я помню. – Она села и посмотрела ему в глаза с безысходной искренностью. – Как к вам попало письмо? Я могу встретиться с передавшим его человеком?

– Мадам, оно попало ко мне с помощью многих. Я рисковал жизнью. Все это было ради вас, ведь мое сердце переполняет сочувствие к вам. Я всего лишь бедный студент, подрабатываю, чтобы платить за учебу в университете, но во мне течет благородная кровь, кровь французских и индейских предков. Есть такое выражение: «положение обязывает». Я стараюсь никогда об этом не забывать.

– Вы влюбили в себя мою маленькую Аннабелль. Это сделало ее несчастной, – с осуждением сказала Люси Синклер.

– Аннабелль научила меня любить Бога, – ответил он. – А меня она любила так, как пастух любит бедную заблудшую овечку, которой помогает вернуться в отару. Я очень беден.

– Что вы от меня хотите? – вдруг обретя решительность, спросила Люси Синклер.

– Я подумал, – мягко сказал Тайт, – что вы могли бы предложить мне вознаграждение. Сумму – не очень маленькую, – которая помогла бы мне доучиться в университете.

С получением письма в Люси Синклер будто бы влилась какая-то новая бодрость. Она поднялась с дивана.

– Где Джерри? Он знает, где лежат деньги.

Обычно непроницаемое лицо Тайта сейчас заметно омрачилось.

– Лучше за Джерри не посылать, – сказал он еще мягче. – Не беспокойтесь, мадам, я обойдусь и без вознаграждения. Мне достаточно того, что у вас стало легче на сердце.

– Вы обязательно получите вознаграждение, – запальчиво сказала она. – Я сама принесу. Ждите здесь.

В доме было тихо. Дети вместе с матерью поехали на фаэтоне отвезти тыквы, початки кукурузы, гроздья синего винограда, белые и бледно-голубые астры в церковь к празднику урожая. Голубь Августы, решив, что приближается весна, неустанно ворковал, издавая булькающие звуки. Это любовное воркование будоражило воображение попугая Бони, который раздулся, став в два раза больше обычного, без конца вертелся вокруг насеста и, сходя с ума от вожделения, закатывал глаза. Входная дверь была открыта. Пестрые осенние листья, ветром занесенные в дом, лежали на ковре.

Новая надежда придала Люси Синклер сил. Она поднималась по ступенькам с меньшими усилиями, чем все предыдущие недели. У себя в спальне она нашла оставленный мужем кошелек с банкнотами на расходы, связанные с путешествием домой. Она несколько раз пересчитывала эти деньги, но новый результат никогда не совпадал с предыдущим. Она посмотрела в зеркало. Там отражалось лицо, которое уже нельзя было назвать болезненным и утомленным тревогой – оно озарилось новой надеждой. Она поспешно