— Но я... — Терехин перевел взгляд на Зубкова. — Я правду говорю. «Жигуленок» был на моей полосе... Я увидел его, уже съезжая с моста... Взял круто вправо... Правее уже некуда... Даже столбик сшиб... Видите, валяется?

— Вижу, — сказал Зубков. — Но выводы не будем сейчас делать. Потом... Запиши, — велел он Авдеенно, — на мосту сбит крайний правый по ходу движения самосвала столб... На бордюре, — он наклонился, — имеются следы потертости резины...

— Правильно, имеются, — подтвердил Терехин. Я ничего не нарушал, честное слово! Ехал по своей полосе. И вдруг «жигуленок»!.. Вы как следует проверьте... Ведь Ольга Степановна моего сына лечила... Замечательная была женщина... — голос его оборвался.

— Беляев, — Зубков подошел к нему, — по осмотру места происшествия у вас нет замечаний?

Беляев молчал. Зубков подождал немного.

— Вы должны будете подписать протокол осмотра, — сказал он. — Вам это ясно?

Беляев поднял голову.

— Я не хочу жить, — повторил он.

* * *

У ворот городской больницы толпились люди. Тихо переговаривались. Женщины плакали...

Терехин с женой, Екатериной Ивановной, тоже был здесь.

За деревьями больничного парка послышалась музыка. Духовой оркестр играл похоронный марш.

На аллее показалась процессия.

Впереди несли два закрытых гроба.

Следом шли родственники.

Матвей Ильич Кудинов вел под руку Веру Михайловну. Она сгорбилась, стала меньше ростом. Шла медленно, с трудом. Казалось, шаг один, и силы ее оставят.

Игорь Степанович Беляев, превратившийся за эти дни в глубокого старика, опирался на руку отца. Степан Алексеевич — в черном парадном костюме, при орденах — вел его, как поводырь ведет слепого.

Беляевы поравнялись с Терехиным. Он им низко, до земли поклонился. Его не заметили.

Терехин и Екатерина Ивановна пристроились к процессии.

— Дома дети одни, — осторожно проговорила Екатерина Ивановна.

— Иди, — сказал Терехин. — Я же тебя не задерживаю.

Она замолчала. Продолжала идти с ним рядом.

Шарканье ног заглушали тяжелые, рвущие душу звуки оркестра.

— А вы не знаете, — незнакомый мужчина обернулся к Терехину, — кого судить-то будут? Беляевского сына или шофера самосвала?

Терехин не успел ответить.

За него сказала Екатерина Ивановна:

— Глупости, никого не будут судить! Несчастный же случай.

— Рассказывайте! — усмехнулся незнакомый мужчина. — Две смерти, и чтобы виноватого не было? Так не бывает. Кого-то обязательно будут судить...

...Два могильных холма выросли на кладбище. Море цветов кругом. И две фотографии: счастливая, смеющаяся Тамара, молодая жена Игоря Степановича, и сестра его, Ольга Степановна. В жизни она не часто улыбалась. Сейчас, с этой фотографии, Ольга Степановна улыбалась, как никогда прежде: безмятежно и отрешенно...

... — Я хочу, чтобы ты знал, отец, — председатель исполкома Фомин поддерживал под локоть старика Беляева, — не только у тебя, у всего города сегодня большое горе... С тобой, отец, мы все.

Степан Алексеевич вряд ли его слышал.

...Кудинов был опять рядом с Верой Михайловной.

— Где Игорь? — спросила она.

— Здесь, мама, — сказал Кудинов.

— Игорь! — тихо позвала она.

Кудинов обернулся. Беляева видно не было.

— Он идет, мама, — сказал Кудинов.

Она покорно пошла дальше.

— Разве он еще не приехал? — спросила вдруг. — Собирался же приехать... С молодой женой... Ничего не помню…

Кудинов прижал к себе ее локоть.

— Игорь дома нас ждет, мама, — сказал он.

...Один, позади всех уходил от свежих могил Игорь Степанович Беляев.

У поворота на центральную аллею его ждал Терехин.

— Я сейчас... — сказал он жене.

— Олег!

Но остановить его она не успела.

Терехин уже подходил к Беляеву.

— Извините, — сказал он, — но я все время мучаюсь... У вас такое горе, а я показания против вас даю. — Беляев молчал, и Терехин взволнованно продолжал: — Только не подумайте, что спасаю свою шкуру. Ничего подобного! Как тогда было на мосту, так и говорю... Всю правду... Но если, — Терехин заторопился, — если что-нибудь не так, забыл, может, или не заметил, вы скажите! Я подтвержу следователю...

Беляев по-прежнему молчал.

Екатерина Ивановна издали со страхом смотрела на мужа.

Наконец Беляев поднял голову.

— Делайте что хотите, — сказал он и пошел прочь.

Терехин беспомощно глядел ему вслед.

* * *

Была ночь. Кудинов не спал, ходил по комнате.

Посмотрел на часы. Шел уже третий час.

Он подошел к дивану, взялся за его нижний край, потянул на себя, раздвинул.

Из ящика в головах Кудинов достал простыню, расстелил ее. Достал одеяло, подушку. Бросил их на диван. Достал свою ночную пижаму, коричневую, в светлую полосу. В ящике еще что-то осталось. Матвей Ильич наклонился, достал ночную пижаму Оли. Желтую, в синий горошек. Воротничок и рукава оторочены кружевом...

Кудинов стоял, рассматривал ее. Уткнулся лицом в мягкую теплую ткань и замер.

Стоял так долго, не шевелясь. Почти не дышал.

Потом отнял лицо от Олиной пижамы, посмотрел на расстеленную постель. Но не лег в нее. Придвинул к окну кресло, под ноги подставил стул. Устроился. И закрыл глаза.

* * *

Следователь Зубков был в кабинете городского прокурора.

— Значит, оба были трезвые? — спросил прокурор, немолодой мужчина в светлой украинской рубахе.

— Оба, — сказал Зубков.

Прокурор вздохнул.

— Может, Терехин с вечера глотнул все-таки?

— Вряд ли, — сказал Зубков. — В крови никаких следов.

Они помолчали.

За раскрытым настежь окном шумела летняя улица.

— Объясните, — сказал прокурор, — отчего загорелся «ВАЗ»? Такой сильный удар был?

— Скорее всего, не очень сильный. Но эти «ММЗ‑555» нелепо устроены. Слева выступает бензобак. От удара его сорвало, и бензин хлынул на «Жигули».

— Значит, несчастный случай? — спросил прокурор.

— То, что бак сорвало, возможно... А столкновение произошло по вине одного из водителей.

— Почему вы так думаете?

— А как же иначе, Иван Васильевич? Ширина моста — шесть метров. Стало