и пыжились от гордости, хоть были тут абсолютно ни при чем. Они говорили друг дружке, что это правда, сегодняшняя ночь действительно особенная. Прогресс доберется и сюда, и чтобы это отметить, они, так и быть, готовы сесть на колени к своим любимым. Этой ночью они готовы оставить излишнюю щепетильность, сбросить одежду и нагими войти в этот нарождающийся мир, новый мир, полный надежд. Спиртное, танцы, томные движения и ботинок астронавта, ступивший в лунную пыль, – все это вскружило голову молодым людям на террасе, которые вопили по-французски и по-арабски. Они завывали, как стая волков в глубине леса. Через десять, двадцать или даже сто лет все будут говорить об этом дне, когда человек поставил ногу на поверхность Луны. Люди скажут: «Я прекрасно помню, откуда все пошло». Они поведают своим детям о телевизоре на блестящей стойке бара, о звучавшей там музыке. И всякий раз, как кто-нибудь упоминал об этой ночи, Аиша вспоминала об их первых поцелуях и повторяла знаменитую фразу: «Это маленький шаг для человека, но гигантский скачок для всего человечества»[30].

Матильда позвала всех к столу. Никто не откликнулся, тогда она крикнула: – Идите скорей, все остынет! Селим с рассеянным видом приплелся в столовую. Амин наконец тоже появился и сел напротив сына. Развернул салфетку и принялся поносить нерадивых работников. Потом с раздражением заговорил о поставщике, который продал ему негодные семена, и сказал Матильде, что собирается его засудить.

– Не горбись! – заметил он Селиму, который буркнул в ответ, что он не ребенок. Амин отрезал: – Не ребенок? Ну так веди себя как взрослый!

Пока они пререкались, Матильда смотрела, как стынет блюдо из чечевицы. Она подумала, что вкус у соуса будет уже не тот, что еда безнадежно испорчена. Она схватила тарелки и, ни слова не говоря, разложила еду. Она хотела, чтобы они жевали и молчали, но они продолжали ссориться, не обращая внимания на аппетитный запах, исходивший от приготовленного ею блюда.

– Ты палец о палец не ударил, чтобы хоть со второго раза сдать на бакалавра, – бросил Амин. – Собираешься, как обычно, болтаться без дела? Тогда знай, на этот случай я уже принял решение. Отправим тебя служить в армию, там ты поймешь, что значит быть мужчиной. В твоем возрасте я уже воевал.

Селим закатил глаза, а Матильда уже ничего не слышала. Она хотела, чтоб они ели, и больше ничего.

– Почему вы не взяли Сабах к себе, а устроили ее в этот ужасный интернат? – спросил Селим.

– Мы с твоей матерью вырастили своих детей. Мы много лет работали, чтобы вы ни в чем не нуждались. И заслужили покой. Сельме следовало бы самой заботиться о дочери, вместо того чтобы болтаться в Рабате. Нет, она никогда не принесет этой семье ничего, кроме стыда и разочарований.

Селим швырнул салфетку на стол:

– Я уже сыт. Поеду куда-нибудь.

В тот день, склонившись над кастрюлей, Матильда размышляла: «Сколько раз я смотрела, как кипит вода? Сколько времени потратила, закупая провизию для них?» Она подняла глаза и посмотрела на холодильник как на злейшего врага. В это белое холодное чудовище приходилось постоянно закидывать продукты, словно в бочку из греческого мифа[31]. Каждый раз начинать все заново, совершать одни и те же действия, чтобы потом опять ничего не осталось. Ей было стыдно, нестерпимо стыдно. Она подумала об ушедших годах, о жизни с мужем и детьми, о тоннах поглощенной ими еды. Она представила себе помещение, до потолка заваленное жареным мясом, хлебом, вареными овощами. Почувствовала, что ее тошнит и от всего этого, и от себя самой. Подумать только, она ведь верила в дурацкие сказки о замарашке, превратившейся в принцессу. Бедная Золушка, она всю юность занималась домашним хозяйством, и ей не давали учиться, а потом, выйдя замуж за принца, она, должно быть, до самой смерти перебирала в памяти несбывшиеся мечты.

Сегодня, стоило Матильде взглянуть на мужчину, как она сразу определяла, сколько женщин скрывается за кулисами его жизни. Держит ли он одну для того, чтобы подавать ему тарелку с горячей едой, а другую – чтобы стелить ему постель и утром протирать зеркало, перед которым он причесывается. В каждой отутюженной рубашке, в каждом начищенном ботинке, в каждом мужском животе, свисающем над ремнем, она видела труды женских рук. Рук, погруженных в ледяную воду и отстирывающих мылом измазанные соусом манжеты. Рук, покрытых следами ожогов и незаживающими порезами. Одиноких мужчин она тоже сразу распознавала. Их-то, пожалуй, в первую очередь. Она искала их, она их желала. Одиноких мужчин, которых выдавали потертые воротники, нечищеные ботинки, оторванные пуговицы.

Матильде исполнилось сорок три года. Она чувствовала себя старой, изношенной, ненужной. Она была уверена, что лучшее в ее жизни уже прошло и ей остается только ждать смерти, проявляя еще больше самоотверженности, еще больше мудрости, чем когда-либо. Одинокие мужчины на нее не смотрели, и мысль о любви стала казаться ей унизительной. Любовь? Кто еще мог бы ее полюбить? Кто мог желать этого тела, растолстевшего от обжорства? Амин упрекал ее в том, что она бездельничает, тратит деньги на всякую ерунду, попусту теряет время, встречаясь за чашкой чаю с глупыми женщинами. Он считал, что она постоянно ест пироги, полдня спит и читает книги о людях, которые никогда не существовали, и событиях, которых никогда не было. Приходя вечером, он заставал ее сидящей за кухонным столом: положив руку на клеенку, она смотрела неведомо куда. Ужин был готов, дом прибран. Счета и бухгалтерские документы лежали на письменном столе. Мусорное ведро в амбулатории было доверху набито пропитанными бетадином марлевыми салфетками и бинтами с пятнами засохшей крови.

В то время как ее дочь училась в университете, а Сельма устраивала свою жизнь в Рабате, она сидела здесь, на этой кухне, уткнувшись носом в пахнущую мокрыми тряпками клеенку. Чему можно научиться на кухне? Веками женщины готовили там еду и варили снадобья, чтобы лечить и растить детей, чтобы утешать и приносить радость. Они придумывали отвары для стариков на закате жизни и лекарства для девушек, у которых прекратились месячные. Они подогревали масло и мазали им живот ребенка, измученного коликами, и, имея в своем распоряжении немного муки, воды и жира, умудрялись кормить большую семью. Разве это ничего не стоит? Разве они ничему не научились?

В такие минуты она хотела все объяснить Амину. Сказать, что он считает это отдыхом, но он ошибается. Он думает, что все это она делает из любви, а ей