Шрифт:
Закладка:
— Откуда взялась та, в голубой кофточке?
— Это ж Люся Белова!
— Что-то я ее раньше не видел.
— Она недавно из техникума. До войны, говорят, отец у нее начальником депо работал.
— Сразу видно — белоручка. Лопату не умеет держать, — небрежно бросил Савельев.
Но после перерыва он чаще и чаще поглядывал в сторону молодого техника. Девушка упорно продолжала копать, шмыгала носом. Повязанный козырьком платок для защиты лица от солнца давно сбился на макушку, обнажив льняные кудряшки. Белое лицо порозовело от загара. Девушка посматривала на свои ладони и морщилась.
«А девчонка, видать, упорная, — впервые с уважением подумал Савельев. — Мозоли набила, а не сдается. И веснушчатый нос через три дня шелушиться начнет».
Представил ее с облупившимся лицом, но странно, таким оно казалось ему еще привлекательней. Потом поймал себя на том, что копает отведенные ему ямки с удвоенной энергией.
Улучив минуту, когда поблизости от Люси никого не было, подошел к ней.
— Положите лопату, — приказал он.
Подчиняясь повелительному голосу, девушка воткнула в землю лопату и, щурясь от солнца, взглянула на парня.
— Вот так. А теперь покажите ладони.
Но девушка, упрямо мотнув головой, спрятала их за спину.
— Зачем? — спросила она шепотом.
— Разве ж так копают? — как можно непринужденнее произнес Савельев. — Пальчики попортите.
Люся вытащила из-за спины руки, но, сжав пальцы в кулаки, выставила перед собой, словно готовясь к защите.
— Ладно, можете не показывать. И так знаю — кровяные мозоли. Бюллетень на три дня. Завтра и циркуль не сможете держать.
— Туфли виноваты, — вдруг доверилась девушка. — Надо было, дурехе, мамины ботинки одеть.
— И рукавицы, — добавил Евгений. — Вон как Лида Краснеева. Ну, да ладно. Теперь не поможешь. Идите отдыхайте, а я посажу вашу долю.
Но, поймав Люсин взгляд, Савельев понял: дал маху. Было видно, что она покинет воскресник только на носилках. Поспешил исправить ошибку:
— Тогда вот что. Давайте с вами организуем корпорацию. Союз такой: я буду копать, а вы подносить саженцы. Идет?
— Идет, — повеселела Люся.
А на следующее воскресенье союз был уже настолько крепким, что его с большим трудом могла разделить алая полоска зари — предвестник нового трудового дня.
Каждый раз, побыв с Люсей вечер, Евгений заряжался уверенностью в завтрашний день. Люся смотрела на людей настежь распахнутыми, как приветливые окна, глазами. Но вместе с наивной доверчивостью в девушке чувствовалась внутренняя сила, которая передавалась на людей, окружающих ее. А как она умела мечтать! Закрыв глаза и взяв Евгения за руки, вела за собой в будущее. Так продолжалось два года, пока Евгений не сблизился с Зориным. Валерий затянул его в свою компанию, и Савельев стал делить себя между Люсей и вечеринками. Получилось так, что Евгений теперь не мог обходиться и без Люси и без Зорина. Правда, будь Люся немного понастойчивее, Евгений, может быть, с самого начала отмежевался бы от Зорина. Но она была слишком доверчива, не заметила приближающуюся беду. А когда все узнала, было уже поздно. Евгения стали раздражать ее упреки, и Люся постепенно свыклась с той частицей, которая осталась в нем для нее. Чтобы не потерять и этого, она молчала. Сама не искала встреч, боясь, что ему может это не понравиться, а при встрече кусала губы, сдерживая слезы, и преданно заглядывала в глаза.
Теперь они виделись только у нее дома.
Случалось, что Евгений не приходил по целому месяцу. Люся жила ожиданием, и каждый раз встречала его так, словно видела вчера. Узнавала его по стуку калитки. Наскоро вытерев слезы, выбегала навстречу. Не расспрашивала, не упрекала за долгое отсутствие, старалась быть при нем прежней, беспечной.
…Он вспомнил это сейчас, опершись плечом о молодую березку. Розоватый ствол ее согнулся, напружинившись. Нажми чуть сильнее и сломается. Так и человек: прижми его грубой силой и тоже может не выдержать — сломается.
Вот неподалеку такая стоит. Кто-то надрубил, наверно, хотел попробовать весеннего соку. А теперь березка медленно умирала. Евгений отпустил свое дерево. Оно качнулось и расправило тонкие ветви. Савельев облегченно вздохнул и зашагал прочь.
Домик Беловых ютился на окраине старого железнодорожного поселка. Каждый раз ласково встречал Евгения тщательно протертыми мокрой тряпкой окнами. Сейчас в окнах сверкала вечерняя заря. Вот в этом маленьком домике и жила Люся с матерью. Отца, командира бронепоезда, убило на фронте. Младший брат служил в армии.
Евгению сегодня хотелось, чтобы Люся не успела встретить его, как обычно, во дворе. Поэтому, открыв калитку, двор пересек бегом, но с Люсей столкнулся в сенях.
— А я ждала! — просто сказала она, взяв его за руку. — Проходи в комнату.
— Ну, как ты тут? — спросил Евгений, когда они уселись друг против друга. Люся всегда старалась садиться так, чтобы все время видеть его.
— Ничего. Мечтала о нашей встрече, — отозвалась она. — Хочешь расскажу?
И не ожидая согласия, придвинулась вместе со стулом вплотную, горячими руками сжала большие жесткие ладони парня.
— Закрой глаза. Вот так. А теперь представь такую картину. В воскресенье мы всей семьей выходим из квартиры. Впереди бежит дочка и звонким голоском сообщает соседям:
— Мы идем в лес за ягодами. С папой и мамой.
Ты ведешь за руку маленького карапуза. Он только научился ходить. Шагает сосредоточенно, посапывает носом. Мужчина не намерен попусту языком болтать. Такси нанимать не будем. Лучше пешком, по Шоссейной, в тени деревьев. Правда?
Савельев замотал головой:
— Неправда. На Шоссейной ни одного дерева. От солнца укрыться негде.
— Будут! — уверенно заявила Люся. — Тополи, акации будут и еще… рябины черноплодные. Всего понасадим. Ведь мы с тобой умеем сажать. Ну, ладно, слушай дальше.
На улице нам все дорогу уступают. Дескать, наш рабочий писатель идет. Евгений Савельев. Красивые они какие с женой. И дети у них красивые.
Евгений закрыл ей рот ладонью:
— Люська, перестань!
Люся открыла глаза и сразу возвратилась к действительности. Тихо спросила:
— Женька, ну когда мы поженимся? Недавно ты опять с Зориным был.
И впервые при Евгении дав волю слезам, уткнулась ему в грудь лицом.
— Мучитель ты мой, не могу я больше без тебя. Слышишь, не могу!
Евгений чувствовал, как сквозь рубашку жгли ее горячие слезы. Острая жалость подступила к горлу. Он прижал ее голову.
— Перестань. Ну, что я тебе говорю? Одна ты у меня. Единственная на всем свете. Веришь?
Люся отстранилась. Взяв Евгения за щеки, повернула лицо к себе, и стала смотреть на него. Тревожно водя зрачками, ловила его глаза, а он прятал их.
— Подожди, — шептала она, — дай мне вволю
