владельцем. Вскоре несогласному с политикой большевиков Ан-скому пришлось навсегда покинуть Советскую Россию. Летом 1923 года еврейский музей вновь открылся для посетителей, но его руководителям ценой многолетних усилий удалось вернуть лишь часть сданных на хранение материалов, да и произошло это всего за несколько месяцев до ликвидации ЕИЭО[449].

Затем начался второй этап: предметы из только что закрытого музея стали передаваться в тот же ЭО ГРМ. Ученый секретарь отдела Аркадий Зарембский сообщал руководству:

Собрания еврейского музея являются прекрасным дополнением к коллекциям, имеющимся в Этнографическом] отделе, и могли бы быть широко использованы в нем, в его политико-просветит[ельной] работе.

Поэтому в заседании ликвидационной комиссии 16/ХП я – в качестве представителя Этнографического] отдела – настаивал на передаче всего еврейского музея в Этнографический] отдел. Ликвидационная комиссия согласилась с моим предложением и предложила немедленно же приступить к приемке и перевозу музея, предоставив для окончания работ, как предельный, месячный срок.

К работам по приемке я… приступил в пятницу 20-го дек[абря 1929 года].

21-го на работу были направлены еще 2 научных сотрудника и 2 научно-технических. В этот день было отобрано и уложено большое количество основных коллекций. Сегодня, 22 дек[абря], они на двух подводах были, с разрешения представителя ликвидационной] комиссии, перевезены в Этнографический] отдел…[450]

В дальнейшем – в связи с обращениями целого ряда организаций, заявивших права на уникальное собрание, – ликвидационная комиссия пересмотрела свое решение, а передача предметов и документов в ЭО ГРМ была остановлена. Тем не менее в результате описанных событий Русскому музею достался значительный фрагмент наследия Ан-ского.

И этот фрагмент, и прочие еврейские коллекции, имевшиеся в фондах ГМЭ, предоставили еврейской секции прочную базу для ведения научно-исследовательской и экспозиционной работы. Позднее все эти коллекции были в полной мере задействованы на выставке «Евреи в царской России и в СССР» для демонстрации «эксплуататорского и угнетательского характера» национальной политики самодержавия. Вместе с тем сотрудники секции, как и руководство ГМЭ, ощущали явную нехватку этнографических материалов, способных представить «достижения ленинско-сталинской национальной политики» в отношении евреев. Разрешить эту проблему и была призвана биробиджанская экспедиция, в ходе которой предполагалось такие материалы собрать. Причем разработка плана экспедиции, ее проведение и камеральная обработка результатов первоначально возлагались на заведующего Отделом народов Белоруссии Супинского и консультанта по еврейской секции Позднеева, который также составил предварительную смету на сумму 150 000 рублей[451]. Основные задачи будущей экспедиции Позднеев сформулировал – как всегда публицистично и политически грамотно – в статье, написанной для газеты «Ленинградская правда», но, судя по всему, оставшейся неопубликованной:

Экспедиции необходимо будет собрать большой материал по соцстроительству ЕвАО, чтобы верно выявить в своем музейном показе как нового человека, создаваемого советской властью на берегах рек Биры и Биджана, так и ту дружбу народов, которая постоянно растет и крепнет в Еврейской автономной области. Экспозиция этого последнего момента должна будет стать «концовкой» или завершением всей выставки ЕвАО как синтез взаимоотношений двух десятков народностей, проживающих ныне на данной территории весело и радостно под эгидой Сталинской Конституции[452].

Евреи, казаки, корейцы и другие

Утверждение Позднеева, что дружба народов в ЕАО «постоянно растет и крепнет», соответствовало общей линии озетовской пропагандистской публицистики, декларировавшей: «Биробиджан… почти не заселен и на эту землю не имеется претендентов со стороны местного населения»[453]. Об этом же писал и другой ленинградский профессор, Владимир Вощинин: «…район этот населен крайне слабо (его общая плотность населения – около 1 чел. на 1 [кв.] километр)». Но далее тот же специалист связывал «недостаточно интенсивное в прежнее время заселение интересующего нас района» с «закреплением лучших земель в чрезмерном количестве за казаками»[454]. Фактически он осторожно намекал, что в случае приезда на Дальний Восток значительного числа евреев эти «лучшие земли», расположенные вдоль реки Амур, могут превратиться в «яблоко раздора» – что в итоге и произошло, но главными «оппонентами» выступили уже отнюдь не казаки.

Хотя в 1928 году советское правительство и выделило для еврейской колонизации обширный Бирско-Биджанский район площадью в 2,5 миллиона гектаров, на практике земель, удобных для хозяйственного освоения, было не так много[455]. В записке 1933 года геоботаник Дальневосточного филиала АН СССР описывал ситуацию следующим образом:

Уже при беглом взгляде на карту населенности Биро-Биджана сразу же бросается в глаза то обстоятельство, что все население его сосредоточено в низменно-равнинной части, тогда как горно-лесная зона, занимающая более половины всей поверхности Биро-Биджана, совершенно лишена населения и лишь по линии железной дороги редкими точками протянулись пристанционные поселки да пять-шесть точек селений показаны по горному побережью р. Амур: все огромное пространство на север от железной дороги до границ Биро-Биджана [и] на юг до р. Амура совершенно лишено населения, и только охотники в погоне за соболем и изюбром заходят вглубь этой горно-таежной области. <…>

Однако методы и формы освоения горно-таежных областей для сельского хозяйства и промышленности – вопрос вообще малоизученный, а в условиях Дальнего Востока с его своеобразными естественно-историческими факторами в особенности[456].

Из приведенного текста можно сделать вывод: проблема заселения и освоения большей части выделенной территории продолжала оставаться актуальной на протяжении длительного периода. Между тем конкуренция за свободные участки, пригодные для земледелия, остро проявилась уже в конце 1920-х.

По данным переписи 1926 года население Бирско-Биджанского района, сосредоточенное преимущественно вдоль линии Транссибирской железнодорожной магистрали и южного берега реки Амур, насчитывало 34 195 человек (русских – 30 417, корейцев – 3178, «туземцев», то есть гольдов и тунгусов – 600)[457]. Что же касается амурских казаков, которых упоминал Вощинин, то до Октябрьской революции на рассматриваемой территории их проживало около 15 тысяч, но к 1923 году, по некоторым оценкам, оставалось не более шестисот. Дело в том, что многие казаки в Гражданскую войну воевали на стороне Сибирской армии адмирала Колчака и после поражения белого движения ушли в Манчжурию, забрав с собой семьи, а оставшихся беспощадно уничтожали чекисты. Опустевшие казацкие станицы постепенно заполнялись переселенцами из Европейской России, в основном русскими и украинцами[458].

Корейцы в отдельных административных частях района составляли почти четверть населения. Они перебирались сюда из близлежащей Манчжурии и даже с Корейского полуострова, захватывали свободные участки и основывали свои поселки, нередко избегая натурализации. Промежуточным пунктом для них служило крупное корейское село Благословенное, существовавшее с 1871 года[459].

Неконтролируемая миграция беспокоила и местные, и центральные власти. В декабре 1926 года Президиум ВЦИК определил