не в виде субстанции, а как непрерывный переход от силы к действию, которая ведет не к реализации единственного конечного результата, а к другой возможности, ведущей нас к следующей реализации. По этой же причине, хотя «опыт имел стабильность, вызывал ощущение устойчивости, пребывания в себе», «пост-опыт – наоборот, движение, след, переход, и он по существу вызывает ощущение неустойчивости и зыбкости: порождает фигуры без начала и конца, имена, беспрестанно сменяющие друг друга». Следовательно, в рамках Игры это новый способ «создавать смысл, заново отыскивать вибрацию мира, одушевлять вещи, но ценой сущностной нестабильности, неизбежного непостоянства».

Но интересно, мы тем самым что-то потеряли или приобрели? Для Барикко наверняка вернее второе, чем первое. Игра позволит нам освободиться от «трагедии XX века»: «Больше никаких границ, никаких элит, никаких священнодействующих, политических, интеллектуальных каст. Истина, одно из самых близких для аналогового человека понятий, внезапно становится размытой, подвижной и нестабильной. Задачи становятся играми, в которых могут победить взрослые дети».

Сможем ли мы с помощью Игры наконец избавиться от нигилизма, который является неотъемлемой частью человеческого опыта, унаследованного от XX века? В случае с Игрой может показаться, что технология спасет нас от бессмысленности, когда технология избавит нас от вопроса о смысле. Тогда Игра отделит нас от ничего и страха перед ничем, просто показав, что мир находится в наших руках. Амбиций у Игры действительно предостаточно, ее цель состоит в попытке нейтрализовать вызов, который реальность всегда бросает нашему «Я», чтобы понять, почему мы живем в этом мире. Но если мир – это то, что мы можем выстроить сами в различных перспективах, то почему наша сущность в этом мире похожа на классический вариант «выпадающего меню» (для самых неопытных) или на алгоритмы программирования (для самых опытных, а значит, и для новой цифровой элиты). Разве вопрос «почему», последний тотем XX века, который до сих пор смущает и беспокоит нас, не должен влиться и воплотиться в функции «как»?

Сетевой водоворот, в котором «Я» больше не будет одиноким, больше не будет только одним «Я», а каждый раз потенциально всем тем, чем может быть. Но еще и только этим. Это идея, лежащая в основе того, что мы могли бы назвать «Дао»[87] техники и дзен[88] сознательного (само)растворения сознания. Потому что сознание не может существовать, не вопрошая о смысле: наше сознание даже не зародилось бы, если бы ему не пришлось отождествлять себя в восприятии другого. Только теперь этот другой на противоположном конце длительных и повсеместных отношений становится способом растворить сгусток неуверенности и беспокойства, которым является каж дое «Я».

В отношениях растворяется идентичность. Великое искушение современности – «Я» ценой кого-то другого – опровергается мантрой технического нигилизма – кто-то другой ценой «Я». В мировой паутине я иногда выступаю в роли сына своих родителей, отца или матери своих детей, мужа своей жены или чьего-то бывшего, подчиненного своего начальника или начальника своих сотрудников, футболиста или фаната, купившего абонемент на стадион, чтобы поболеть за любимую футбольную команду, избранника своих избирателей или избирателя политиков, которые потом отправятся в парламент. И поэтому, как во фрактале, каждая часть, лицо или аспект меня создают последовательные отношения, но «Я» как «единого целого» больше не существует. Вопрос Леопарди (из XIX века!) «Что я сам? / Так рассуждаю про себя» (снова из «Ночной песни…») больше не имеет смысла, потому что теперь он буквально, технически «абстрактен». «Я» – это лишь точка, которая время от времени возникает на сетевых картах, она непрерывно движется, взаимодействует, существует и является частью всевозможных отношений, но в конечном счете разъединяется и растворяется в них. Это кажется парадоксом, но силу технологии доказывают последствия ее действий, а также непостоянство и отсутствие индивидуального «Я» (об этом я уже упоминал в главе 5). Самое сложное творение техники – создание несуществующего «Я». Именно поэтому техника весьма эффективно выступает в роли средоточия реальных отношений, понимаемых и существующих в соответствии с парадигмой цифровых отношений.

5. Но иногда в сети происходит заминка, неожиданный ход в «Игре». Мы могли бы сказать это разными способами, используя античные или постмодернистские категории, но хватит и одной. Что позволяет нам утверждать или предполагать, что «Я» блуждает среди синапсов мира в универсальной сети? Возможно, нет необходимости использовать для понимания «Я» неизменную «субстанцию» или метафизическую сущность (одна из величайших «ошибок» Декарта, как сказали бы некоторые) – понятие, не выдерживающие эмпирической проверки. То, что я собираюсь написать, можно понять неправильно или только частично, но на этот риск стоит пойти: «Я» остается в большой технической игре, скорее, из-за своего рода ностальгии. Не ностальгии по прошлому или отсутствию чего-то в настоящем, но ностальгии по настоящему, по тому, что существует здесь и сейчас: ностальгии по себе. Эта ностальгия не является чем-то «ностальгическим»: она гораздо теснее связана с желанием быть в мире и самим собой, чем с сожалением о том, кем человек был в прошлом или так и не смог стать в настоящем, или со страхом оказаться недостойным себя. Его двигатель – это недостаток, который никогда не может быть полностью восполнен, потому что «Я» всегда в некотором роде «не хватает» самого себя, оно скучает по самому себе. Быть объектом ностальгии – это самый изменчивый, но на самом деле самый верный признак нашей конечности, – пусть даже и выходящий за пределы эмоций, которые мы можем при этом почувствовать (этот процесс в разных формах описывал знаменитый психиатр Эудженио Борна).

Эта ностальгия присуща не только романтику XIX века и беседующему с луной странствующему пастуху, но и взрослому ребенку, который играет, «создавая себя» и мир вокруг. Классическим опытом нигилизма XIX–XX веков были тоска и скука, которые человек пытался нейтрализовать, скрыть и заполнить, устранив моральный источник своего невроза и по-новому автономно и беспринципно использовать волю. Даже несмотря на то, что эти переживания затем взорвались, изнутри разрушили все стратегии вытеснения и оставили после себя только следы утраченного смысла. Хорошо, что ностальгия возрождается – теперь, когда техника изобретательных человеческих существ, желающих избежать смерти и расширить границы своего собственного естества, решает рискованную задачу преодоления тоски и скуки, ослабляя субъект переживания, контролируя его желания, окружая коконом безопасности, чтобы он не искал больше смысла или страдал от его нехватки. Это уже не взгляд в прошлое, а беспокойный шаг в будущее ради того, чтобы найти нечто доподлинно неизвестное, то, что мы можем описать только местоимением «Я». Именно потому, что нами движет не только ностальгия по чему-то потерянному, но и по тому, чем мы «являемся»,