Не проходило и трёх дней, чтобы из ворот зоны не вывезли труп.

Резонно было бы предположить, что коль скоро менты со строгого режима, значит, имеются все условия для нормальной работы. Ан нет! Потом, побывав на зоне строгого режима, я понял, почему такой беспредел царил на нашей «двойке». Дело в том, что менты, отработав столько лет на строгом режиме, привыкли, что опытные зэки многие вещи понимают и лишний раз стараются не очень вмешиваться, особенно когда на зоне присутствует уважаемый и мудрый «Хозяин» со стороны зэков. А у нас, видно, мудрого «Хозяина» не было, вот и неслась неуправляемая телега, круша и сбивая всё на своём пути. То есть тащить срок на нашей «двойке» было не просто трудно, но и опасно.

Когда я спустился из «карантинки» на зону…

(«Карантинка» — это отгороженный от остальных жилых помещений барак, в котором несколько дней содержатся вновь прибывшие в колонию зэки: проходят медицинское обследование, изучаются оперативными работниками, по-зоновски — «кумовьями», вызываются для распределения по отрядам и рабочим местам.]…Меня ввели в кабинет Начальника колонии, там находилось человек пятнадцать ментов. Как потом выяснилось, в кабинете присутствовали не только основное руководство зоны, но и все начальники отрядов.

После традиционных вопросов: кто? возраст? откуда? — Начальник колонии спросил, кем я работал до осуждения. Узнав, что я кинорежиссёр, он повернулся к «Старшему Куму». И поинтересовался, когда освобождается какой-то Семёнов, и, узнав, что через месяц, обратился ко мне:

— Повезло вам, Доценко: пойдёте работать киномехаником в наш клуб.

Я попытался объяснить, что кинорежиссёр и киномеханик — совершенно разные специальности, но Начальник отмахнулся:

— Какая разница, там режиссёр, а здесь механик, всё равно главное слово — КИНО!

Я не знал, как реагировать на такое, и, чтобы скрыть свою растерянность, начал оглядывать присутствующих офицеров. Вдруг один из них, капитан с очень интеллигентным лицом, улыбнулся мне и чуть заметно ободряюще кивнул.

Я решил не возражать. Позднее выяснилось, что капитан был Начальником первого отряда, в котором работала вся хозяйственная обслуга колонии, и должность киномеханика тоже ему и была подотчётна.

Капитан был родом из Питера и оказался на редкость добрым малым. Когда я признался, что никогда в глаза не видел киноаппарата, он успокоил меня, пояснив, что парень, работающий сейчас киномехаником, на воле был конюхом и тоже никогда не видел кинопроектора, но быстро освоился.

Капитан оказался прав, и мне хватило одного пояснения освобождающегося Семёнова, чтобы стать заправским киномехаником. Однако проработал я им около трёх месяцев: меня невзлюбил Старший Нарядчик и вскоре сумел так все обставить, что должность киномеханика получил его знакомец. Это меня так разозлило, что я решил немного отыграться и при передаче клубного имущества внёс кое-какие усовершенствования в кинопроектор, который никак не желал подчиняться новому хозяину: у меня отлично работал, а у него нет.

Сорвав пару раз показы фильмов и наслушавшись от разъярённых зэков в свой адрес, как говорится, по полной программе, Старший Нарядчик пошёл на попятную. И сам явился ко мне, чтобы уговорить вернуться на старое место. Но к тому времени мой отрядный успел шепнуть по секрету, что меня готовят на условно-досрочное освобождение, и я гордо отказался, пообещав, что, если он пробьёт на должность киномеханика моего знакомого, я помогу ему и срывов сеансов больше не будет. Догадавшись, откуда растут ноги предыдущих срывов, но не имея доказательства, Старший Нарядчик вынужден был пойти на мои условия.

«Смотрящим» на зоне был Колька-Бак. Прозвище Бак, судя по всему, прилепилось от его фамилии — Бакарёв. Это был здоровенный, под метр девяносто ростом и под сто килограммов весом, двадцатилетний парень с весьма сомнительными признаками интеллекта на конопатом лице. Мне кажется, что «Смотрящим» его назначили не за мозги, а за физические данные и нервный, взрывной характер, но я нисколько бы не удивился, узнав, что его вообще никто никем не назначал.

Во всяком случае, никто не рисковал задевать его, а тем более идти против него, все старались не пересекаться с ним и не попадаться ему на глаза. Если кто-нибудь и делал попытку проявить смелость, то довольно быстро становился калекой, а то и отправлялся на тот свет «по неосторожности» или из-за «нарушения техники безопасности».

К счастью, на зоне я пробыл лишь несколько месяцев, но и меня не миновала участь быть вызванным пред «светлы очи» Кольки-Бака. А всё началось с того, что к нам в отряд пришёл с этапа молодой паренёк по имени Валентин…

(В книге «Отец Бешеного» я писал об этом пареньке, и те, кто её читал, могут опустить рассказ о нём.]

Вначале я даже не обратил на него внимания, но когда узнал, что он родом из Омской области, то проникся к нему некоторой симпатией, как к бывшему своему земляку. И действительно, Валентин оказался добрым, простодушным, честным в дружбе и безотказным в работе. Таких в Сибири много. Про них обычно говорят: обидеть его — что обидеть ребёнка.

В своей деревне Валентин работал колхозным конюхом. Судя по тому, с каким увлечением он рассказывал о лошадях, было ясно, что Валентин очень любил их и работал добросовестно. А незадолго до своего осуждения он похоронил единственного близкого человека — бабушку и остался один на всём белом свете.

Не буду подробно останавливаться на том, в чём его обвинили и осудили на полтора года, но скажу, что срок он получил как раз за то, в чём его просто грешно обвинять: якобы загнал колхозного коня. На самом деле конягу погубил пьяный бригадир, а свалил всё на Валентина, который лежал в ту ночь с высокой температурой. Но догадайтесь с трёх раз, кому быстрее поверят: бедному подростку или бригадиру-орденоносцу?

Мне до сих пор непонятно, каким чудом этому застенчивому сибирскому пареньку удалось избежать насилия, находясь под следствием в тюрьме, на этапах, но факт остаётся фактом…

Валентина распределили в мой отряд, и его шконка оказалась рядом с моей. Узнав, что новенький из Сибири, я стал его опекать.

В нашем отряде был один гнусный парень лет двадцати, родом из Назрани, отзывавшийся на кличку Штырь. Он подсел на пять лет по сто восьмой статье: «Причинение тяжких телесных повреждений, с применением холодного оружия». Это был недалекий, но здоровый и очень злой парень, который цеплялся к любому. Окружающие его побаивались, но не потому, что тот был сильным и «отмороженным», а потому, что при любом случае он намекал, что «Смотрящий», то есть Колька-Бак, его близкий кент.

Штырь с самого появления Валентина в отряде невзлюбил его