Я не жалуюсь. Я ж не маленький. Просто день рождения с детства не люблю. Вернее, не придаю значения. Ну день и день. Как-то лет в десять про него вообще все забыли. Ходил по дому как придурок, думал: а в чем прикол?

Ладно, проехали...

Часы на телефоне показывают десять утра, а потом на дисплее возникает входящий звонок.

Откинув голову на спинку, снимаю трубку.

— Да? — говорю, закрывая глаза.

В виске тупая боль, видимо, от резкого перепада давления...

— Что у вас там случилось? — слышу голос матери. — Почему я должна узнавать всё от посторонних людей? Кирилл вообще трубку не берёт!

— Спит, наверное, — бормочу я.

Он вообще раньше двенадцати не просыпается.

— Так что у вас там? — требует она. — Что с… отцом?

— Пока не знаю, — отвечаю, продолжая массировать висок. — Я полчаса назад с поезда сошёл.

— Где был?

— Далеко.

— Я сейчас приехать не могу, — вдруг меняет она тему. — У меня процедуры на всю неделю.

Я на такое даже близко не рассчитывал.

Пытаюсь вспомнить, когда видел её в последний раз. В последний раз я её видел полгода назад, когда отвозил в аэропорт. Поездами она не пользуется принципиально. На откупные после развода купила себе хату в Сочи. Из дома уезжала так, будто мы её тут все одним своим видом достали.

— Ясно, — отвечаю ей.

— Ну, если что узнаешь, позвони.

— Угу.

— Как дела?

Офигительно.

— Нормально.

— А у брата?

— Так же.

— Ладно, пока. Привет ему передай.

Обязательно. Он его ждёт не дождется.

Паша занимает водительское кресло, протягивая мне упаковку каких-то таблеток. Кладу трубку, доставая из держателя бутылку воды и забрасывая одну капсулу в рот.

Глядя на город за окном, пытаюсь понять: что я сейчас должен делать?

Я ни хрена не знаю, что мне делать.

Щас мозги на место поставлю, и решу.

Когда уезжал, я тут со всеми вусмерть разосрался. Сначала с отцом, потом с Киром. С отцом из-за того, что неправильно живу, а с братом из-за того, что уезжаю.

У него днюха была на прошлой неделе. Семнадцать лет. Я пропустил. Но мне надо было проветриться.

Проветрился, блять.

Если бы знал, где упаду, даже тогда соломку не стал бы стелить.

Ни фига.

Усмехнувшись, съезжаю по сиденью и развожу колени. Надвинув на глаза бейсболку, пытаюсь поспать. Нам ехать ещё сорок минут.

Внутри бушует что-то, похожее на тревогу и нервяк, но пока не пришедшее в четкую форму. Мешают отупение и усталость.

Мой отец — сложный человек. Не все находят с ним общий язык. Максу это вообще не дано, поэтому он отделился от нас давно. С отцом главное — научиться говорить “нет”. Я научился. Всю жизнь учусь. Если ему не сказать “нет”, затопчет. Я, возможно, охрененный дипломат, но он на меня в жизни ни разу голос не повысил. И от него я всегда получал то, что мне было нужно и когда мне это было нужно. Он мне вообще ничего никогда не запрещал. Я же в свою очередь никогда не подвозил ему проблем.

Доверие.

Такой уж я уродился.

Когда встал вопрос, с кем мы будем “жить”, и я, и брат выбрали его. И для меня, и для него было очевидно, что матери мы как бы ни в одном месте не упирались, тем более у Кира выпускной класс в следующем году. Он и этот год учебный закончил через пиздюли от меня на отцом проплаченные тройки, хотя башка у него работает на пятерку. Семейное.

Если бы у меня спросили, какой я вижу семью, я бы ответил: ну “вот так”, а как ещё? Теперь уже точно знаю, что не “вот так”. Макс был тем, кем отец меня всю жизнь видеть не хотел, хотя всем и каждому вокруг чесал про то, какой у него старший сын молоток.

Тут я с ним согласен. Макс… классная у него семья, хоть мы с братом и мимо кассы.

Да по фиг. Прорвёмся. В первый раз, что ли?

Сворачиваем с трассы на указателе “Дубовичи”. На подъезде к дому разминаю шею и плечи, тряся головой.

Здесь самый чистый в Центральной России воздух, кто-то проплачивал этот статус для города пару лет назад. Стоимость земли в поселке — соответствующая статусу.

Выйдя из машины во дворе дома, забираю с заднего сиденья свою сумку и первым делом иду к вольеру, в котором беснуется Бамблби.

Бросив сумку на асфальт, открываю загон.

— Привет, салага… — Чешу за его ушами, присев на корточки и уворачиваясь от шершавого языка. — Полегче, — смеюсь, теребя жёсткую шерсть.

Кладёт морду мне на колено и смотрит с тоской. Худой. Шерсть клоками, а глаза всё те же, что и много лет назад. Его усыпить пора, но, блять, я не могу. Тяну уже давно. Я его сам дрессировал. Сам кормил и играл. Часами с ним торчал в детстве.

— Чё ты… — бормочу, оборачиваясь на пустую будку охраны у ворот. — Некормленый, что ли?

Изучаю вылизанные до грёбаного блеска миски.

— Ты тут как? — говорю ему тихо, массируя затылок. — С такой чумой тебя познакомлю… когда приедет ко мне…

Сжимаю зубы, трепля мохнатую холку.

Она приедет.

И жить здесь будет. Вместе со мной. Не знаю пока как, но будет.

Блять.

У меня ощущение, что, если не приедет, я просто сдохну.

Я уже сдыхаю.

Боюсь её одну надолго оставлять. Чё она там сейчас делает? Завтрак готовит? Скучает без меня? Знаю, что скучает.

Что у неё там в рыжей башке? “Может, не будем?”, “может, не стоит?”, “может, это ошибка?” и прочая херня?

Стоит. Сама уже поняла, что моя.

Вдохнув холодный воздух, запрокидываю голову и закрываю глаза.

Ситуация — полное дерьмо.

Ей тут не место, понимаю отчетливо. Образ моей жизни ей не подходит. А мне не подходит её. Из её инстаграма можно даже размер её лифчика узнать, если бы она их хоть иногда носила. Моя Рыжая любит город. Движение. У хоккеистов интервью брать, а потом постить кофейные стаканы на фоне МГУ.

Я вообще никуда не поступил после школы. Не знаю, куда, зачем и для чего. Вот такая у нас разница. Но в Москву переезжать даже гипотетически не планирую. Даже если не брать в расчет, что это в принципе не мой город, пока Кир не закончит одиннадцатый класс, я больше чем на пару месяцев из дома отлучиться не могу.

А теперь…

Я вообще невыездной.

Паника, которую держал в узде всю дорогу, наваливается на меня сейчас, когда вижу стены родного дома. Осознание того, что у меня в больнице отец в “плохом” состоянии. И я… блять, не знаю, чем ему помочь.