— Ну, пусть так, — кивнул я. — Так для чего?

— Откуда мне это знать? — развел руками Сергей. — Это вопрос к извечному Дао и к тебе. Может поиск ответа на этот вопрос и есть твое предназначение в этом мире. Каждый из нас отвечает лично за себя, и все наши поступки в этом мире это наше проявление себя в нем. Однажды появившись на свет, мы, по аналогии с твоим примером с компьютерной программой и самим компьютером, получили возможность стать явными и возможность действовать меняя себя и окружающий мир. Когда мы уходим из жизни мы застываем в неизменности — становимся своеобразными тенями, без возможности осуществлять действия и что-то изменять в мире или, что гораздо важнее лично для нас — изменять в себе. Следующая попытка может быть нам дана лишь в ином воплощении. Даосы стремятся обрести бессмертие, или, вернее сказать, долгую и плодотворную жизнь, чтобы продлить состояние, когда возможно изменять себя и окружающий мир, либо сохранить память о предыдущем воплощении в последующем.

Сергей какое-то время помолчал, а потом лукаво взглянув на меня, продолжил:

— Есть забавный анекдот на тему высшего смысла жизни. Умер праведник, который всю жизнь жил по законам Божьим. Когда он явился к Богу на суд, тот его, естественно, направил сразу в рай. Но праведник, которого всю жизнь мучил один вопрос, попросил Господа разрешения задать его. «Задавай», — ответил благожелательно ему Господь. «Господи, я всю жизнь мучаюсь над вопросом, зачем ты меня создал и зачем все это вокруг. Какой высший смысл моей жизни?» Бог подумал некоторое время, а потом спросил праведника: «Помнишь шестьдесят четвертый год, весна, ресторан „Дубравушка“, там за партейкой в покер, один мужчина попросил у тебя прикурить?» Праведник подумал и вспомнил. «Господи, так это был ты?» «Ну да, именно за этим», — хитро подмигнул ему Господь.

Я засмеялся, представив себе рожу праведника, которого Господь создал только чтобы кто-то дал ему прикурить в нужный момент. Сергей поддержал мой смех, а потом продолжил:

— Представь себе жизнь как большой прекрасный гобелен. Он складывается из миллионов маленьких тоненьких ниточек. Так вот каждая ниточка, которая сама из себя ничего не представляет, вкупе с другими ниточками и формирует эту прекрасную вытканную картину. Не задавайся над смыслом, а просто живи и наслаждайся этой жизнью. И ты вплетешь свою нить в гобелен жизни. Действуй, твори, пробуй, раз уж тебе дана такая возможность.

* * *

В наполненной сухим паром парилке, на деревянной лавке лежит весь красный Вахтанг Отаевич. Над его белым крупным телом, покрытым густой порослью седеющих волос, усердно машет березовым веником Виктор — начальник его службы безопасности. Напротив, на лавке, не снимая обмотанной вокруг тела белой простыни, сидит Егор Владимирович и блаженно улыбается. Все волнения прошедших нескольких месяцев уже позади. Он получил из Москвы достоверные сведения, что вместо трагически погибшего в поезде полковника Мезенцева, который неосторожно курил у открытой двери поезда во время движения и случайно выпал при толчке, комиссию возглавит его старый однокашник и даже, можно сказать, товарищ. Полковнику пришлось покрутиться как ужу на сковородке, но в итоге, все оказалось не зря. Его покровитель из Москвы намекнул, что, возможно, уже в следующем году Потапов может уйти в столицу с повышением. Впереди намечаются очень хорошие перспективы, и это не может не радовать.

— Ну вот, видишь, Егор, я свое слово держу, — кряхтя, говорит Вахтанг Отаевич, поворачиваясь лицом к полковнику. — Сказал, сделал.

— Вижу, Вахтанг, и очень ценю нашу давнюю дружбу, — солидно кивает ему Потапов. — Я тоже выполню все, что обещал. Теперь ветер из Москвы дует совсем в другую сторону, и мы с тобой сможем беспрепятственно развернуться намного шире прежнего.

— Это хорошо. В последнее время у нас все было парализовано. Нужно поскорее запуститься, у меня полно заказов на продукцию, а самой продукции почти не осталось. И еще мне нужно завезти сырье, много сырья. Масштабы у нас, сам знаешь, какие. Мне нужно, чтобы транспортная милиция мне не чинила препятствий и не тормозила нужные мне поставки.

— Сделаем, Вахо. Я поговорю с начальником транспортной, мы решим этот вопрос. Очень скоро мы сможем решить почти любой вопрос в этом городе.

* * *

Марина, погруженная в раздумья, сидела в одиночестве на кухне. На столе стояла полупустая бутылка советского шампанского, наполненный шампанским хрустальный фужер и раскрытая начатая коробка шоколадных конфет. В полной окурков пепельнице дымилась наполовину выкуренная сигарета, рядом на столе лежала раскрытая пачка Мальборо и дорогая позолоченная зажигалка Зиппо.

Уже три дня она не выходила из дома. К ней приходила домработница, убирала и приносила продукты, после чего девушка снова оставалась в квартире совершенно одна. Все эти дни она почти не ела и много пила. В последнее время все в ее жизни пошло наперекосяк. Налаженная и обеспеченная жизнь дала трещину. Вахо дал ей ясно понять, что пока он не желает ее видеть, и чтобы она максимально ограничила свою деятельность и контакты с деловыми людьми.

С чем это связано, она не понимала. Точнее, она знала, что из-за приезда москвичей у Вахо и у Егора возникли большие проблемы. Возможно, Вахо захотел лечь на дно и специально ограничивает свою активность. Ему не нужно, чтобы его как-то связали с начальником городского ОБХСС. Потерять своего человека на таком высоком посту будет слишком болезненным ударом. Вахо недавно даже пошел на то, чтобы сдать свой цех Егору, чтобы дать тому возможность заработать перед руководством побольше баллов. А она оказалась засвечена перед милицией, не зря ее вызывал капитан Казанцев и расспрашивал о ее контактах. Им нужно кровь из носу доказать связь между Вахо и Егором. Вахо, наверное, поступает правильно, ему нужно сохранить свою империю, поэтому он и поставил все на паузу. Ну а что делать ей? Сидеть вот так дома и ждать с моря погоды?

Может, ей стоит снова активно заняться адвокатской практикой? Деньги у нее пока есть, и много денег. Но ее угнетает совсем не финансовый вопрос. Ей нравилась та жизнь, которой она жила. Нравилось чувствовать себя входящей в элитный круг людей, для которых возможно, и которым позволено гораздо больше, чем остальным советским гражданам. Нравилось ощущение причастности к большим делам. Нравилось то подобострастие и предупредительность не последних в городе людей, с которыми те к ней обращались, зная о ее связях. Сейчас Марина оказалась не у дел, и для