хочу, чтобы на фотографиях было видно мое лицо, — говорю напряженно, даже не оборачиваясь к нему. — Это ты можешь мне пообещать?

— Детка, а профиль?

— Нет, Костя! — отрезаю холодно. — Ты же все сам прекрасно понимаешь. И причины, по которым я отказываюсь от такого рода съемок, тоже.

Он вздыхает, как будто признавая свое поражение.

— Но ты больше не живешь с отцом.

— Не живу, — соглашаюсь я. — Но он все еще мой отец. И когда я только начинала работать моделью, я обещала ему, что никогда не стану сниматься в белье. Свои обещания я не нарушаю. Точнее, не нарушала до этих пор.

— Твоя взяла, — произносит Костя с лукавой улыбкой, которая обычно сводит меня с ума, но сейчас оставляет равнодушной. — Без лица.

Я киваю.

Чтобы нам никто не мешал, Костя просит стилиста разложить образы на диване и удалиться. Ася ретируется сама — она явно все еще не отошла от сцены, которую я закатила, узнав про характер съемки. В итоге уже через несколько минут мы с ним остаемся одни.

За что я люблю работу с Костей — на площадке он ведет себя как настоящий профессионал. Он четко знает, чего хочет и умеет доходчиво объяснить, как встать и куда наклониться, чтобы кадр сложился.

Как он и обещал, мы откладываем в сторону трусики и бюстгальтеры и ограничиваемся ночными сорочками и халатами. Несмотря на то, что я бывало снималась в платьях откровеннее этих вещей, я все же подсознательности ощущаю, что совершаю нечто непростительное. Даже не столько по отношению к отцу, который поступил со мной куда хуже, сколько по отношению к Андрееву.

Отбрасываю мысли о муже, следуя новой команде Кости, который просит меня облокотиться на спинку бархатного кресла. Потом по его просьбе встаю к камере спиной, спуская халат с плеч.

Он не теряет времени, и, несмотря на мой очевидный дискомфорт, мы действительно заканчиваем съемку ровно через два часа, тогда как с любым другим фотографом работа затянулась бы минимум на четыре.

— Хочешь посмотреть? — спрашивает Костя, когда я выхожу из примерочной уже полностью одетая в собственную одежду.

Я с улыбкой киваю. Теперь, когда съемка позади, я позволяю себе немного расслабиться.

— Ты великолепна, Влада, — он выводит на экран ноутбука кадры с флешки. — Вот этот образ просто пушка.

Я быстро кликаю мышкой, одну за другой перелистывая фотографии. Съемка действительно очень красивая и чувственная, даже несмотря на то, что максимум, что на них видно — это декольте, колени и мою шею.

— Красиво, — соглашаюсь я. — Только это не отправляй никуда, — прошу я, указывая на единственный кадр, где я смотрю в камеру через плечо.

— Это я для себя снял, — оправдывается Костя. — Очень естественно получилось. Свет такой хороший и выражение твоих глаз — одновременно смущенное и порочное. Не смог устоять перед искушением.

Рассмеявшись, я играючи толкаю его в плечо, но он вдруг перехватывает мою руку, крепко прижимая ее к своей груди.

Наши глаза встречаются. Его голубые наполнены непонятной досадой и сожалением, и чем-то еще, что я ни разу не видела в его взглядах, обращенных в мой адрес.

— Мне надо ехать, — говорю я внезапно осипшим голосом.

— Конечно, — соглашается он, но не выпускает руку из своего захвата. — Как я мог не заметить, Влада?

Это вопрос он произносит тихо и ни к кому конкретно не обращаясь, словно разговаривает сам с собой, но у меня замирает сердце.

— Что?

— Это, — он чуть крепче сжимает мои пальцы.

— До свидания, Костя, — произношу я, отодвигаясь, вынуждая его отпустить меня.

— До встречи, принцесса, — говорит он с сожалением. — Спасибо, что выручила меня.

Глава 27

К тому моменту, как я забираю свой автомобиль из сервиса и приезжаю в квартиру Максима, часы переваливают за десять вечера. Устало упираюсь лбом в руль и делаю несколько глубокий вдохов и медленных выдохов. Глупо притворяться, что съемка с Костей не выбила меня из колеи, — три часа прошло, а я все никак не могу отделаться от ощущения неправильности того, что допустила из-за собственной глупости и слабохарактерности.

Поднявшись на лифте на нужный этаж, я открываю ключом дверь остро ощущая свое одиночество. Несмотря на сложность наших отношений, я бы многое отдала, чтобы Максим оказался рядом. Даже споры с ним лучше звенящей тишины квартиры и нестройный хоровод собственных мыслей.

Надо прекратить себя мучить. Если я сама им не расскажу, ни отец, ни Андреев никогда не узнают об этой съемке. Это было единственный раз. И, пожалуй, на этом я поставлю точку. Максим прав — работа моделью давно не приносит мне былого удовлетворения. Надо просто закрыть эту дверь для того, чтобы открылись новые. Меньше чем через год у меня на руках будет диплом, и я попытаюсь найти работу по специальности. Пока же смогу прожить на собственные сбережения, которых мне должно хватить на все это время.

Смыв макияж специальным средством, я захожу в душ, надеясь вместе с утекающей водой избавиться от гнетущих воспоминаний, но они не дают мне покоя. Почему Костя решил, что я соглашусь на бельевую съемку с ним, мне ясно — я никогда ему ни в чем не отказывала. Но что означали его слова, его прикосновения, выражение лица, на котором застыли сожаление и надежда?

В конец запутавшись, я кутаюсь в теплую пижаму и бреду на кухню. Нарезаю несколько кусочков ржаного хлеба тонкими ломтями и отправляю в тостер, делаю пасту из авокадо и достаю кедровые орешки. В моих планах нехитрый ужин и крепкий сон, но, даже несмотря на то, что все во мне протестует против подобной слабости, я не могу не бросать тоскливые взгляды на телефон.

С момента своего отъезда Андреев звонил мне каждый день. И сегодня, к огромному облегчению, которому мне еще предстоит найти логическое объяснение, он тоже не обманывает моих ожиданий.

Когда мобильный начинает неистово шуметь, я как раз откусываю первый кусочек тоста. Облокотившись на барную стойку, быстро жую хрустящий хлеб и нетерпеливо принимаю вызов.

— Привет, — мой голос слегка дрожит, а в животе словно трепещут крыльями сотни бабочек.

— Здравствуй, — звучит непринужденный ответ.

— Извини, я ем, — смущенно бросаю я, запивая тост чаем.

— Ужинаешь? — интересуется Максим.

— Пытаюсь, — признаюсь я. — За целый день почти ничего не ела.

— Правда? Так занята?

— Я была в университете.

— Это несколько часов. А потом?

Замолкаю, внезапно осознав, что мне предстоит рассказать. От волнения начинают потеть ладони, и я вытираю одну, а потом и другую руку о хлопчатобумажные штаны.

— У меня была съемка.