классическом стиле. Они несколько перегружены лепниной — розетками, густыми орнаментальными фризами, “сухариками”. В этом стремлении к украшенности заключается какое-то милое и наивное провинциальное своеобразие. В высокие окна бельэтажей видны еще сохранившиеся здесь росписи и плафоны, где-то тоже чуть-чуть перегруженными кажутся ампирные узоры.

Особенно хорош, особенно типичен дом с колоннами, выходящий задним фасадом своим в большой заглохший сад, спускающийся по откосу к Волге. Только в отдаленной, глухой провинции можно найти такие курьезные формы, как балкон-"голубятня", украшающий эту внутреннюю, интимную сторону дома. Здесь арка покоится на сдвоенных колонках-столбиках, напоминая наличники парадных окон в “ампирных” избах. Своеобразие этому балкону придает его расположение на узком, перпендикулярном стене выступе, постепенно расширяющемся вверху, чтобы дать место арке и колонкам. Верно, с балкона этого, гибридного отзвука одного из любимых мотивов казаковского строительства, открывается прекрасный вид поверх деревьев на реку и заволжные луга...

Пережитки старины заметны кое-где и на других улицах. Ампир как архитектурный стиль, внедрившись в русскую архитектуру, в частности деревянную, настолько логически с ней сросся, что в иных случаях продолжает жить чуть ли не по настоящее время. Таково, например, полуциркульное окно в треугольном фронтоне двускатной кровли. В Мышкине на одном из домов середины XIX столетия окно украшено радиально расходящимися дощечками-лучами и напоминает пополам разрезанный подсолнух или ромашку. И от этого форма его становится сразу понятной и знакомой, кажется исконной и подлинно русской.

В Мышкине паром и переправа через реку. О бревна плота плещется серо-серебристая волжская вода... На противоположном берегу большак — все больше лесом проложена разъезженная дорога — сообщение с Угличем, по-старинному гужевое в большую часть года...

VI 

Углич

Города средней полосы России тянутся или к Москве, или к Петербургу; от этого зависит живописная или архитектурная их планировка, преобладающий древнерусский или классический стиль в общем строительном облике. К Петербургу стремятся Тверь, Рыбинск, Ржев — к Москве Ярославль, Калязин, Ростов. Смешанный тип у Старицы и Торжка... Противоположные тенденции эти ярко характеризуют Мышкин и Углич.

В Угличе чувствуется веками развивавшийся и складывавшийся организм города. Постепенно врастали друг в друга удельное княжеское гнездо и монастыри, купеческие и дворянские усадьбы, скрепленные между собой разбросанными мещанскими слободками, все заглушающими и живучими, как сорные травы. Шатры и маковки старинных церквей, вычурные колокольни запоздалого елисаветинского барокко, колонны и львы на воротах дворянских особняков и усадеб, аркады рядов с лавками, наполненными целым бакалейным миром, скобяным и колониальным товаром, древний терем, живописные звонницы “ростовского” типа, широко раскинувшиеся посреди садов и оград дома углицкого купечества, обывательские деревянные домики, несущие на себе черты удивительно живучего классицизма, каменный царев кабак, луговины и овражки, перерезающие улицы, конечно, поросшие травой, — из всех этих, казалось бы, разнородных элементов создается необыкновенно органическая картина старого провинциального города, не только довоенного, но даже какого-то дореформенного.

Точно уцелевшая декорация старомодной постановки — город Углич. Это город-музей, город архитектурных, бытовых и социальных анахронизмов. Недаром родилось именно здесь “Красное дерево” Пильняка, в этом точно позабытом революцией городке, где еще в 1929 году из всех церквей устраивался крестный ход, где в усадьбах еще уцелели помещики, в монастырях — монахи, а в купеческих домах еще и сейчас можно услышать не только гитару, но даже гусли, — городке, где в обиходе жителей сохранилась гарднеровская, поповская и софроновская посуда начала прошлого столетия, где до сих пор шьют монашенки бисером иконные оклады, взамен серебряных, что содраны были недавно в годы оскудения и разрухи со старинных икон.

История Углича начинается с XII века. Его расцвет — в XVII столетии, когда город имел в окружности около 25 верст, с тремя соборами в черте города, полуторастами приходскими храмами, двенадцатью монастырями, крепостью — княжьим двором, окруженным рвами, стрелецкими слободками и обывательскими домами с сорокатысячным населением. Так было до разорения поляками в Смутное время. А потом началось быстрое увядание, превращение старинного удельного города в небольшой уездный центр. Верно, поэтому насыщен Углич стариной, насыщен ею так, как маленькие города Италии... В живописной группе храмов, домов, зелени, в этом радостном ландшафте, озаренном солнцем, как-то трудно прочесть историю кровавого убийства, сделавшего город столь известным в русской истории. И не сразу как-то вспоминается, что церковь на княжьем дворе во имя царевича Димитрия носит название — "что на крови”[61].

В Угличе иные, чем в других местах, темпы жизни. Находясь вдали от путей сообщения, город как-то предоставлен сам себе. И в 1929 году, на подступах уже начавшегося грандиозного голода (этой оборотной — или лицевой — стороны “пятилетнего плана”), здесь были молоко и овощи, волжская рыба, мед и птица, составлявшие вместе с поливной глиняной посудой и щепным товаром красочное содержание базаров. Правда, как раньше в праздничный день, железными дверями закрыты наглухо лавки в рядах, вот уже много лет, и замки их успели заржаветь. Не нарушает больше тишину захолустного городка, как бывало недавно еще, въезд тройки с бубенцами, тройки, управляемой толстым кучером в картузе с павлиньим пером, привычно покрикивающим на пристяжных и зазевавшихся прохожих. Кустодиевский колорит слинял. Но по тонам еще угадываются прежние краски. Аркады рядов, переламываясь под углом, представляются — toutes proportions Gardees* (* сохраняя все пропорции (франц.).) — своеобразной русской Болоньей. И хотя эти ряды не древние, не старше XVIII века, в ритмическом чередовании столбов и арочных пролетов чувствуются архитектурные формы, вырабатывавшиеся в течение столетий.

Рыбацкая слобода — теперь окраинаУглича. А судя по домам, здесь на переломе XVIII—XIX столетий селились наиболее именитые купеческие семьи. Именно здесь была парадная набережная, украшенная рядом домов с классическими фасадами, двухэтажными, с колонными портиками или стенами, расчлененными пилястрами. С каждой стороны такого дома — обязательно ворота, две пары сдвоенных тосканских колонн, архитрав, карниз и каменный венчающий шар слагают тип неизменно повторяющегося пилона. Так же как засовы лавок в рядах, эти ворота давно уже не отворяются. Они наглухо закрыты вот уже несколько лет. И видно — за оградой разрослись во дворах огненные бузины, акации, плакучие березы и рябины, отягощенные кистями зреющих ягод. Внедряясь корнями в швы каменной кладки, тянутся к солнцу трава и кустарник по карнизам и выступам домов. Все эти постройки Рыбацкой слободы выровнены в ряд — перед ними, вдоль по откосу Волги, распланирован бульвар, такой же почти, как в [нрзб.], как в Кинешме, из вековых теперь берез. Только не бывает здесь никогда людей. Все спит и поросло травой забвения —