Шрифт:
Закладка:
– Это он рисует, – кивнул Альдерамин на друга. – Видишь, я бы так не смог. – Он поднял кверху правую руку – на ней не доставало двух пальцев. И как Арктур сразу не заметил? По всей видимости, мужчина скрывал дефект.
– Извините, что вторгся без приглашения, просто картины… Они великолепны.
– Это наброски, я не учился рисовать, да и красок у меня нет, – засмущался Фомальгаут. Он провел рукой по бороде и сложил руки в замок.
– У него талант, но он не признается. А ты проходи, садись в кресло, покажу, как он рисует моих зверей. – Альдерамин достал стопку страниц из словаря.
Арктур уселся в кресло и только сейчас заметил несколько клеток на полу. В одной копошился большой заяц, во второй – серая мышь, а в третьей – еж.
– Я их в лесу нашел еле живых, принес домой, вылечил, выходил, теперь они позируют Фомальгауту, – рассмеялся Альдерамин.
Арктур провел остаток вечера перед ужином в комнате художника и ветеринара. Они смеялись и вели себя так, будто в мире не существовало отдела ПЭ, смертельных болезней, диких зверей. Они наслаждались жизнью, общением и творчеством. Но как только покинули комнату, настроение испарилось, исчезла легкость в словах и движениях. Альдерамин и Фомальгаут по-прежнему шутили и переговаривались между собой. Казалось, что они очень близки.
За окном бушевал ветер. На столе стояли тарелки и кружки, тонкой струйкой поднимался пар. Поллукс и Леда были заняты детьми, Крокус постоянно норовил что-то уронить или пролить. Остальные помогали Кастору – тот опять практически отказывался от еды и просил налить суп в крошечную чашку. Мирах помог ему занять стул, Альдерамин подал еду в нужной посуде.
Арктур смотрел на всех внимательно, ловил каждый жест, взгляд. На него же никто не обращал внимания. Возможно, Леда уже сообщила, что парень уйдет утром. А он еще раз убедился, что никогда не смог бы стать частью этого сообщества.
После ужина все дружно убирали со стола, а потом расставляли стулья полукругом. Кастор расположился в единственном кресле, вокруг мельтешили дети. В центре полукруга установили табурет – тот самый, который разбил Арктур. Кто-то умело его отремонтировал, и он снова служил своей маленькой хозяйке.
– Сегодня у Лилии концерт, – пояснила Леда.
В этот вечер девочка читала стихи, забравшись на табуретку. Эта картинка умиляла и вызывала у Арктура чувства неудобства, замешательства и даже смущения. Он не привык к такой искренности, к эмоциям, которые через край плещут из маленького ребенка. Растрепавшиеся хвостики, слишком длинное платье, чтобы носить, да не сносить, широкие рукава, подвернутые на два раза. А из рукавов торчат худенькие ручки, которыми она ловко, словно дирижер, размахивала в такт стихам.
На последних строчках она три раза ударила кулачком в воздух. Дальше Арктур перестал слышать и разбирать слова, просто наблюдая за танцем на стульчике.
Закончив, Лилия поклонилась и ловко соскочила с табурета. Все дружно захлопали в ладоши. Леда сидела рядом с Арктуром и толкнула его локтем в бок, чтобы тот тоже начал аплодировать. Парень быстро сообразил, что огорчать Лилию ни в коем случае нельзя, иначе снова начнется концерт горя и печали.
Свободную сцену немедленно решил захватить Крокус, но он был гораздо ниже Лилии и никак не мог совладать со стулом. К нему подошел Поллукс, взял на руки и понес в сторону, но мальчишка заверещал, замотал головой, беспорядочно дрыгая руками и ногами.
– Не надо, Поллукс, не надо! Оставь его. – Леда вскочила, и названный брат посмотрел на нее с тоской и сожалением. Он отнес малыша обратно и поставил на стул. Ребенок начал громко и невнятно что-то говорить. Арктур знал, что у детей страдает дикция, но, как ни прислушивался, не мог разобрать ни единого слова – одно гуканье младенца. Видно было, как Крокус старается, пытается жестикулировать, наклоняет голову и тянет «а-а-а».
– Он не говорит. Совсем, – шепнула Леда, наклонившись к Арктуру, и он почувствовал, как от нее исходит приятный нежный аромат мяты. – Травма при родах или что-то внутриутробное. Точно не знаю, но он не говорит и многого не понимает. Однажды мы его потеряли в лесу. Крокус просто вышел из дома и пошел куда глаза глядят. Мирах его нашел, слава богу. Он опытный следопыт. С тех пор я не спускаю с мальчика глаз, но он так и норовит уйти от нас, будто не желает быть обузой, хочет сбежать. Иногда мне кажется, он понимает что-то большее, чего мы с тобой понять никогда не сможем.
«А-а-а, у-у-у, ны-ны», – тянул мальчик, наклоняясь и выгибаясь всем телом.
Арктур почувствовал, как давят ребра, будто сжимаются тисками с двух сторон, выдавливая из тела душу. Тошнота подкатила к горлу, но тут мальчик закончил, и все стали хлопать. Поллукс снял малыша со сцены и посадил себе на плечи.
– Давайте устроим чаепитие, а потом кому-то пора спать, – скомандовала детям Леда и обратилась к Арктуру: – От чая с мятой всегда становится легче. Хотя тебе завтра станет легко, когда ты нас оставишь.
Все расселись за столом, и аромат мяты из большого чайника поднялся кверху, расползаясь по потолку. Арктур чувствовал неловкость, все молчали, будто воды в рот набрав. Только Лилия говорила без умолку: про бабочек, про радугу, про снег, который будет скоро, но на самом деле не скоро, про грибы, про белок, про рассвет и закат. И все кивали ей, поддакивали и не смели перечить. Арктур ухмыльнулся: «А ведь правда – Лилия здесь самая главная». Потом он представил, как она лежала с лихорадкой, а Кастор, Поллукс и Леда искали лекарство, чтобы ее спасти, рисковали, готовы были пожертвовать жизнью. И он опять утонул в мыслях.
Когда малыши легли спать, Кастор рассказал свою историю, как потерял сначала семью, потом первых ренегатов и в конце концов потерял саму надежду.
– Я чувствую, что конец близок и мне осталось недолго. – Он поправил вечно соскальзывающие на кончик носа очки.
– Кастор, прошу, не надо.
– Леда, девочка моя, ты мне заменила родную дочь, спасибо тебе. Свои книги я завещаю тебе, ты знаешь, как ими распорядиться. А инструменты и инвентарь под вашу ответственность, Мирах и Поллукс. Следи, чтобы ножи топоры всегда были острыми, а дети не имели к ним доступа. Фомальгаут и Альдерамин, вы уж присмотрите за всеми. Только вы сохраняете рассудок, когда эти трое безумствуют.
Царила тишина – никто не смел перебивать старика.
– Умирать не страшно, страшно за живых.
– Не говори так! Ты еще сможешь пожить! – вскрикнула Леда, но Кастор как будто не слышал ее.
– Я думал, что колония однажды разрастется до небольшого города. Увы, этого не случилось, но шанс всегда есть. Вы молоды, вам искать новый путь, пусть колония заживет по-другому.
