имени Дора. Ее случай вызвал бы жгучий интерес у кого угодно, ведь пациентке на тот момент было 18 лет, но из-за сложных межличностных отношений она была склонна к тяжелой степени истерии. Основными жалобами Доры были одышка, невротический кашель и утомление. К Фрейду ее направил отец, напуганный попытками дочери покончить жизнь самоубийством. Сам он, к слову, еще до женитьбы заразился сифилисом и ранее проходил у Фрейда лечение по поводу паралича и приступов помрачения сознания, рано или поздно настигающих человека при этом заболевании.

Дору беспокоило многое, но в первую очередь то, что в городке, куда ее отец приехал лечиться от туберкулеза, к ней приставал с поцелуями и непристойными намеками господин К., красивый женатый джентльмен. Дора попросила отца дать ему решительный отпор. Тот отправился выразить господину К. протест, однако, услышав, что все это паранойя Доры, вернулся домой ни с чем. Девушка была оскорблена до глубины души.

Во время лечения Дора рассказала Фрейду о сне, который неоднократно видела. Их дом объят пожаром, а возле ее кровати стоит отец и будит ее. Дора быстро одевается. Видя, как мать пытается схватить свою шкатулку, отец говорит: «Я не хочу, чтобы из-за твоих драгоценностей я и двое наших детей сгорели заживо».

Фрейд подробно обсудил с Дорой содержание ее сновидения и, разложив его на составные элементы, попросил ее сообщить, если ей придут на ум какие-либо воспоминания. Тогда она рассказала ему о недавних эпизодах из жизни, которые, однако, не считала связанными со сном: спор родителей из-за столовой комнаты; переживания из-за деревянного домика, едва не сгоревшего за время их отсутствия; прогулка с господином К., после которой она легла подремать, а проснувшись, увидела его рядом со своей кроватью, готового чуть ли не наброситься на нее; дорогая шкатулка, подаренная ей господином К.

Услышав о таких ассоциациях, Фрейд заключил, что шкатулка обозначает женские гениталии. Дора подавляла в себе желание преподнести господину К. «ответный подарок», а соответственно, боялась собственного искушения отдаться ему. Из этого следовало, что она была глубоко влюблена в господина К. Фрейд также посчитал, что непорядочность последнего и сифилис у отца сформировали в сознании Доры образ мужчин как крайне аморальных созданий, которым нельзя доверять. Судя по всему, такие выводы возмутили Дору. Вот такой случай произошел в практике Фрейда.

Навели меня эти записки и на мысли о психологических экспериментах. Такими вещами я тоже некогда увлекался и несколько из них помню. Взять хотя бы эксперимент, в котором нужно описывать картинку, увиденную в заданных ситуациях. Представим, что вы сейчас стоите на холме. Внизу вы видите деревья. Что это за деревья? Сколько их? Или, скажем, вы спускаетесь с холма, и прямо перед вами пробегает животное – что это за животное? Дорогу вам преграждает забор – какой он высоты? Перед глазами у вас стоит фарфоровая ваза. Красива ли она? Есть ли на ней трещины? Ответы на цепочку таких вопросов объединяют в историю, по которой затем проводят психоанализ.

С какого ракурса ни посмотри, странные записки, которые принес нам профессор Фуруи, были произведением из той же серии. Ясное дело, что Митараи взглянул на них в своей манере, но пока что я не понимал, насколько можно доверять его версии. Его доводы не разубедили меня – для меня это по-прежнему был страшный сон, который не мог произойти в реальности. Хладнокровное и логичное объяснение рассыпалось под тяжестью сюрреалистического сюжета. Митараи удалось истолковать лишь малую часть этого грандиозного фильма ужасов, и у меня складывалось впечатление, что даже сама его интерпретация идеально встраивалась в этот фантазийный мир.

Поэтому сейчас мне казалось, что здравое зерно следовало искать в рассуждениях профессора Фуруи. Как он и сказал, со стороны Митараи это был бессмысленный бунт, протест ради протеста. Взять хотя бы отрывок, который они вчера не анализировали, – про больницу, превратившуюся в барак, и врача, который совсем не видел Тоту. Что еще это может быть, как не эпизод из сна?

И не потому ли Митараи назвал происходящее игрой, что в глубине души сам все хорошо понимает? Возможно, он затеял все это ради забавы. Пытается понять, можно ли выдать эту фантазию за реально произошедшие события, манипулируя фактами. Если так, то мой друг примеряет на себя роль Дон Кихота, бросившего вызов Фрейду, Юнгу и другим великим умам прошлого.

Я несколько раз прочитал брошюру до конца. Наконец поезд прибыл в Камакуру. По платформе гулял приятный весенний ветерок, перед крышами и позади зданий розовели нежные облака еще не осыпавшейся сакуры.

Сяду здесь на Энодэн. Но сколько же остановок ехать? В записках речь идет о мысе Инамурагасаки, однако есть ли смысл выходить на одноименной станции? К тому же ничего не говорилось о том, что рядом с тем многоэтажным домом есть станция. В конце концов я решил отправиться в сторону Инамурагасаки и сойти с поезда, как только в окне покажется здание, подходящее под описание.

В записках довольно подробно изображались окрестности дома. Перед ним проходит автодорога, а за ней начинается побережье, где круглый год катаются на волнах серферы. По соседству с домом стоят мясной и рыбный рестораны.

За путями Энодэна – то есть на противоположной от многоэтажного дома и моря стороне – должны располагаться торговый квартал, магазин досок для серфинга, кафе «Beach» и больница «Скорой помощи». За ними будут пожарная каланча и лес. Решено: если поезд будет проезжать мимо похожих мест, сойду на ближайшей станции.

Полдень еще не наступил, в поезде было совершенно пусто. Однако нужно было наблюдать за окрестностями, поэтому я не сел, а прислонился к стене возле дверей и внимательно глядел за окно то направо, то налево.

Вададзука, Юигахама, Хасэ… Поезд останавливался на всех этих станциях, однако похожих мест все не было. В конце концов я заподозрил, что они были плодом воображения Тоты Мисаки.

Стоял погожий день, поэтому тут и там были открыты форточки. Осматривая вагон, я поймал себя на мысли, что вереница дребезжащих вагонов напоминает короткую сколопендру, плетущуюся вдоль моря. Залетавший через окно весенний ветер продувал вагон насквозь. В воздухе со стороны моря влаги не ощущалось. Подобно черным водоплавающим птицам на бесчисленных жердочках, водную гладь заполонили серферы в гидрокостюмах.

Поезд прошел сквозь короткий туннель и сделал остановку на станции Гокуракудзи, практически сразу же оставив платформу позади. Тут с правой стороны медленно появились побережье и автодорога – та самая, о которой писал Тота. Примыкающая к пляжу сторона стояла в пробке. По ближайшей же к нам половине, которая вела в сторону Камакуры, машины двигались относительно свободно.

Если верить запискам, то девять лет назад дорожное полотно