Поппи меряла шагами спальню; в одной руке она держала щетку для волос, а в другой – ночной крем. От заметного возбуждения ткань ее хлопковой ночной рубашки ходила ходуном.

– Он отец мальчика, – сказал спокойно Чопра. – Что я мог сделать?

– Он лжец и негодяй. Ты сам так сказал.

– Ирфан подтвердил его слова. Мальчик согласился пойти с ним. Я не мог его остановить.

– Он же ребенок, – простонала Поппи. – Он был напуган. Ты должен был попросить каких-нибудь доказательств, свидетельство о рождении или… или… еще что-нибудь! Что угодно.

– Ты знаешь, сколько детей каждый год рождается в трущобах без свидетельств о рождении?

Поппи посмотрела на мужа с несчастным видом.

– Но как же он мог так просто уйти?

Чопра, который сидел на кровати в трусах и футболке, знал, что на этот вопрос не так легко ответить.

Как он мог объяснить Поппи, что он изо всех сил старался убедить Ирфана остаться или подождать хотя бы один день, чтобы Чопра смог навести справки? Как он мог объяснить то чувство беспомощности, которое охватило его при виде Ирфана, уходящего в сопровождении незнакомца?

И в конце концов, какое право он имел удерживать мальчика?

Ирфан пришел по собственной воле и теперь уходил по своему желанию. Мальчик несколько раз подтвердил, что Лоди – его отец и он уходит с ним добровольно. Это все, чего Чопра смог от него добиться, как ни старался.

Происшедшее чрезвычайно расстроило его в немалой степени потому, что за это время он стал глубоко неравнодушен к судьбе мальчика.

С тех пор как Ирфан появился в их жизни, Чопра делал для него все возможное. Он знал, что не мог бы дать Ирфану большего, если бы тот жил вместе с ними в их собственном доме и Чопра оформил бы документы на право опеки над ребенком.

Чопра верил в судьбу. Он верил, что люди обладают способностью выбираться из незначительных водоворотов в большой реке жизни, но не властны над течением этой реки. Если бы он попытался полностью поменять жизнь Ирфана – например, определить его в дорогую школу, на которой настаивала Поппи, – таким образом он мог бы нарушить некое космическое равновесие, и ничем хорошим это бы не кончилось. Если бы Ирфан сам хотел посещать школу, то он, конечно, бы это устроил. Но он не стал бы заставлять мальчика жить по их с Поппи правилам. Он не сомневался, что при ненавязчивой поддержке Ирфан в один прекрасный день сам найдет свою дорогу.

Он помрачнел, когда признался себе, что уже видел себя в роли такого наставника. Он бы стал для мальчика отцом. Он не стал бы угнетать его чрезмерной заботой, но послужил бы ему надежной опорой, всегда готовый помочь, когда в нем возникнет необходимость… Но теперь эта скромная мечта рассыпалась в прах.

– Я не могу уснуть, – сказал он, поднимаясь с кровати.

Он оставил свою жену в расстроенных чувствах и нашел относительный покой в своем кабинете, где устроился в кресле и включил телевизор.

В ночном ток-шоу спорили о «законности» понятия кражи в отношении исчезновения «Кохинура». Мнения разделились. Многие считали, что это акт оправданного реваншизма, другие – что это преступление, с какой стороны ни посмотреть.

Чопра не мог заставить себя следить за ходом дискуссии. Он думал, где сейчас может быть Ирфан. Вернулся ли он в трущобы? К человеку, который, как он подозревал, оставил следы сигаретных ожогов на теле мальчика, хотя сам Ирфан и отрицал это, когда Чопра отвел его в кабинет, чтобы поговорить наедине.

Судьба. Карма. И нет больше ничего, кроме беспорядочного броуновского движения человека по жизненной колее, полной непредсказуемых поворотов от радостей к испытаниям и трудностям, и все, что у него есть, это иллюзия контроля над своими поступками.

Что толку было все время думать об этом?

Он взял пульт и переключил канал. По «Дабл-ю-ди-ти-ви» на фоне многоквартирного комплекса, где жил Шекхар Гаревал, дежурил репортер.

– Возможно ли, что здесь живет организатор кражи «Кохинура»? – вопрошал он торжественным баритоном.

Дом Гаревала находился в сравнительно престижной части Бандры. Чопра задумался, на каком этаже живет Гаревал. И как его жена и дети переживают эту внезапную скандальную славу? Он представил, как они сидят в осаде, отключили телефон, задернули шторы и боятся выходить днем на улицу.

Теперь от него зависело, сколько им придется это терпеть. На экране в прямом эфире появился госпиталь Лилавати, где королева остановилась на ночь, перед тем как вернуться в Соединенное Королевство. В новостях подтвердили, что ей по-прежнему нездоровится, она очень расстроена и тяжело переживает потерю «Кохинура».

Несмотря на отсутствие королевы, толпа перед госпиталем только увеличилась. Сотни зажженных дий[29] мерцали среди сочувствующих. В центре толпы возвели временный алтарь: увеличенную фотографию ее величества поместили в деревянный ящик от манго, который водрузили на сделанную на скорую руку подставку.

Фотография была оплетена жасминовыми гирляндами, из щелей ящика торчали благовонные палочки. К стойке двигалась очередь паломников – подходя к алтарю, они складывали ладони в уважительном приветствии и возносили молитву о благополучии королевы.

Репортаж навел Чопру на мысли о «темной и кровавой истории „Кохинyра“», о которой им поведал экскурсовод Атул Кочар в своем рассказе о многовековом трагическом пути великого бриллианта к сокровищнице королевы.

Первая исторически достоверная запись о «Кохинуре» встречается в воспоминаниях Мохаммеда Бабура, потомка Тамерлана и Чингисхана и основателя Империи Великих Моголов. Бабур заявлял, что бриллиант ему подарил султан Паштуна Ибрагим Лоди, хотя правда была куда более кровавой. Лоди пал жертвой вторгшейся армии Бабура, и «Кохинур» стал частью добычи, которая досталась новому властителю субконтинента.

Именно в это время широко разошлась молва о проклятии камня. Пророчество, обнаруженное в старинном и загадочном документе на санскрите, гласило: «Тот, кто владеет этим бриллиантом, будет повелевать миром, но обречен познать и все его горести. Только Бог или женщина могут владеть им безнаказанно…».

На протяжении последующих столетий проклятие оказалось на удивление точным в своем мрачном пророчестве.

Сын Бабура, Хумаюн, стал первой жертвой черного морока бриллианта. Его недолговечную империю захватил паштунский генерал Шер-хан. Надломленный, Хумаюн погиб непонятным образом, поскользнувшись на ступеньках каменной лестницы дворцовой библиотеки. Сам Шер-хан вскоре тоже погиб во время осады форта Калиньяр в Уттар-Прадеше при взрыве начиненной порохом пушки.

Затем пришел черед внука Хумаюна, Шах-Джаханa, которому принадлежит замысел Тадж-Махала. Он украсил «Кохинуром» свой великолепный «Павлиний трон» и заплатил за то, что бросил вызов судьбе, когда был заточен в тюрьму собственным сыном Аурангзебом.

Согласно легенде, Аурангзеб, дабы усугубить страдания отца, велел установить «Кохинур» напротив окна его темницы, так чтобы он видел Тадж лишь в отражении великого камня.

В 1739 году Надир-шах, шах Ирана, захватил Агру и Дели и увез «Павлиний трон» в Персию, не подозревая, на какое