плечи, но, конечно, целься он в меня, все это не помогло бы. С потолка за моей спиной посыпалась побелка. Я обернулся и даже в полутьме комнаты разглядел над дверным косяком небольшое черное отверстие от пули.

– Не паясничать, я сказал. Я отдаю себе отчет, что вы не виноваты во всех моих бедах. Я навел о вас с вашим коллегой справки и неплохо представляю круг ваших интересов. Куда-то пропали казначей и бургомистр Орла – и как раз во время вашей летней командировки под Оршу. В январе, незадолго до вашего у нас появления, кто-то спалил деревню Барсуки и оставил там десяток трупов. Продолжать?

Я ничего не ответил. Выстрел не произвел на соседей, если они вообще у Брандта были, никакого впечатления. Нигде не были слышны шаги, топот ног, крики о помощи. То ли у них тут каждый день стреляют, то ли они просто никогда не зовут полицию. Подумать только, пару минут назад я мог сказать, что забыл закрыть дверь и просто уйти.

– Это в суде нужны улики. Мне улик не надо. Я думаю, было вот как: ваш обычный заказчик из штаба сговорился с Бремененкампом насчет кражи обмундирования, а когда мой отец вдруг узнал об этом, послал вас двоих, и вы его убили. Приехали в город ночью, повесили моего отца, разбили голову моей матери, а утром как будто приехали на вокзал это же убийство расследовать. Неделю бездельничали и валяли дурака. Потом убили и Бремененкампа, и несчастного Туровского, подожгли вагоны, да еще и свалили все на какого-то бродягу на вокзале.

– Этот бродяга стрелял в меня! Ну же, подумайте сами, что говорите! – не выдержал я.

– Ну да, а сегодня вы будете стрелять в меня. Или вы думаете, что это мой пистолет? – Брандт показал мне пистолет у себя в руке, – Нет, это ваш пистолет. Я в борьбе его у вас вырвал. У меня никакого оружия никогда не было. А уж где вы там его достали, кто ж разберет. С более сомнительной репутацией человека сложно найти.

Я обхватил голову руками.

– Брандт, ну же, возьмите себя в руки. Подумайте только, что вы говорите.

– Не машите руками. Вот так. Я все давно и тщательно обдумал. Время было. Я, поверите ли, какое-то время думал вызвать вас на дуэль. Прочитал, какие смог найти, книжки, незаметно спросил кое-какие детали у Навроцкого, купил пистолет на черном рынке. Я даже несколько раз репетировал подготовку: ложился спать пораньше, чтобы проснуться в полшестого, поесть и выйти.

– Ну и как же все прошло?

– Не очень хорошо. Все ворочался, не мог уснуть и потом весь день ходил разбитый.

Я представил его себе: всклокоченный, сонный, завтрак, который сначала не лез в горло, а теперь бунтует в желудке. Сидит в своей редакторском кабинете, обменивается шуточками с немецким офицером-цензором, а в голове по кругу летают отрывки угроз, фантазий и сцен, где он поднял пистолет и стреляет.

– Что ж вы так быстро сдались. Все это не слишком похоже на честную дуэль.

– Не похоже. Ничего честного тут нет. Скажите спасибо себе и таким, как вы: если во мне и была какая-то честь, то сейчас ее и следов нет. Всю вытравили. Поэтому я просто убью вас.

Он держал пистолет на таком расстоянии, что ни я не мог его отнять, ни он не мог промахнуться. Я решил дернуть за последнюю соломинку.

– Просто чтобы внести ясность, все это никак не связано с Лидой?

– Что?

– Лидия Кирилловна Волочанинова. Ну знаете, моя невеста.

Брандт скривился.

– Вы не повенчаны, что за гнусность.

– Вам-то почем знать.

На его лице мелькнул испуг.

– В любом случае, она здесь ни при чем. Не пытайтесь меня запутать. Все, что я говорю, я говорю не из-за эмоций, вы должны это понять.

– Я понял, понял. Все-таки скажу, что знай я о ваших к ней чувствах в самом начале, то уж точно постарался бы объясниться с вами на этот счет.

Он ничего не ответил, только приложил мелко дрожащую ладонь к покрытому испариной левому виску.

– Можете мне не верить, но я никогда не завожу интрижек в командировках. И с Лидой – это не интрижка. Сочувствую, хм, вашим чувствам, но, согласитесь, что и вы на моем месте поступили бы ровно так же.

Брандт потупился и покивал головой. Потом он встряхнулся:

– Так, хорошо. А теперь потрудитесь поглядеть бумагу.

Он указал на лежавший все это время на столе список, который я принял сначала за какой-то черновик газетной статьи. Однако это оказался вполне официальный документ из канцелярии фельдкомендатуры с перечислением всех зарегистрированных посетителей города, прибывших в течении двух дней до убийства отца и матери Брандта. Список не был механической выпиской из документов ратуши, а явно составлялся людьми, разбирающимися в своем деле: и старик, и я были в нем обозначены под настоящими фамилиями.

– Что это?

– Что это. А то не видите, что это. Это конфиденциальный документ, его мне передал лично фельдкомендант. Полгода читаю его и перечитываю. Знаю всех людей, тут записанных. Крестьяне, ходившие к ремесленникам, служащие, ездившие к родне в деревню, районные старосты, привозившие продналог. Никого странного. Только вы двое – странные.

– Понятно.

– Понятно, конечно. «Согласитесь, что и вы на моем месте поступили бы так же», да? А теперь идите и поставьте пластинку погромче. Дорожка «Смерть Петрушки».

– Фу, какой тяжелый символизм, – поморщился я.

– Встать! – гаркнул Брандт.

Я поднялся и, шаркая ватными ногами, подошел к патефону.

– Предпоследняя, – подсказал Брандт.

Я передвинул иглу в конец пластинки и подкрутил ручку громкости.

– Не думаю, что вам помогут мои извинения, – медленно проговорил я. – Но мне правда жаль, что мы не поймали убийц ваших родителей. Мне очень жаль, Брандт.

– Действительно, не помогло, – Брандт как будто послушал свое плечо, чтобы удостовериться, – Совершенно не стало легче. Не думаю, что и потом станет легче, а все-таки хочется кого-нибудь в ответе оставить. Кто-то же должен быть виноват.

Тут он по какой-то совсем уж нелепой причуде переложил пистолет из правой руки в левую и сосредоточенно зачесал ухо. Я что было сил прыгнул вперед и толкнул стол, тот тяжело качнулся. Брандт потерял равновесие и выстрелил в потолок. Сильная отдача повела пистолет под стол, и я успел кувырком прыгнуть вбок,