— Извинявам се, — напряг свои знания сербского Левченко.

— Нема на чему, — все так же мрачно ответил Марко и поспешил присоединиться к нам.

Пока дошли до рынка, Небош не утерпел:

— Откуда этот тебя знает?

— В кадетском корпусе вместе учились. Сволочь еще та.

Хорошо еще, что он не в меня вцепился, я бы ему точно в торец выписал. Но с сабуровской рожей надо что-то делать. Здорово, когда на нее западают всякие милицы да верицы, но вот когда мою морду узнает каждая собака в Сербии, уже не очень. Прямо хоть пластическую операцию делай.

Я горько усмехнулся — ну да, посреди Югославии, в 1942 году, самое место и время.

На попутных телегах добрались из Шабаца в Текериш, из Текериша в Завлак, из Завлака в Крупань.

И офигели: городка практически не было. Стояла церковь Вознесения, торчали несколько зданий, еще несколько строили или восстанавливали, но первое впечатление — голое место. Масштаб поменьше, чем в Смедерево, но там мы не могли толком сравнить, а тут все трое помнили, как выглядел Крупань еще в сентябре. И все, что восстановлено, занято в первую очередь русскими.

Одно счастье, что здесь не юнкерская дружина, в которой меня через одного знают, а второй батальон, где кадетов нет. Но все равно, надо ухо держать востро и после первого же предъявления документов патрулю, мы отправились дальше.

Патруль, кстати, принял наши бумаги и объяснения, что едем наниматься на рудник в Столице, вполне доброжелательно, и начальник даже подсказал, что там надо в первую очередь обратиться к командиру расквартированной там казачьей сотни.

Ни в какое Столице мы, разумеется, не собирались, а предполагали добраться до Дрины и по ее долине выйти как можно дальше на юг по сербскому берегу. А там уже рукой подать до Рогатицы, которую не столь давно взяли партизаны. Даже если их и вышибли, поскольку стоит город на железной дороге, то наверняка отряды есть в округе, да и Фоча там тоже недалеко.

Потому с дороги на Столице мы свернули влево и миновали деревушку Терезичи, надеясь к вечеру выйти к Дрине вдоль бежавшего между холмов и горок ручья.

Двойная ловушка началась с тумана, после трех часов движения накрывшего всю полукилометровую ширину лощины. Тумана такой густоты, что мы даже не понимали, куда идем, просто старались выдерживать направление. Не знаю, насколько успешно это удавалось, но все остальное выглядело настолько зыбко, что мы даже не могли определить, что там видится в разрыве молочной мглы, скала или новые клочья тумана?

Хуже всего на затененных участках, на свету было слабое ощущение исходящего от невидимого солнца тепла, позволявшее определять юг с точностью до четверти круга. Ну и не забираться и не спускаться по склонам, а выбирать ровную дорогу, прислушиваясь к тихому журчанию воды.

Но хождение на ощупь быстро вымотало и, добравшись до группы больших валунов, мы сели между ними обождать, пока марь развеется. Едва откусив первый раз от припасенного в дорогу хлеба, я застыл с набитым ртом — смутное ощущение тревоги, неявная угроза заставили меня замереть. Из такого тумана легко может вынырнуть кто угодно — патруль, свора злобных пастушьих собак, четники…

Налетевший ветер разогнал туман за несколько минут и у нас над головами грохнул первый выстрел. А потом еще и еще, и винтовкам ответил пулемет.

— Ложись! — первым среагировал Небош и мы дружно свалились под защиту валунов.

Гремело знатно, с одной стороны не меньше сотни винтовок и пара пулеметов, с другой стреляли меньше, но какая разница, от кого словить шальную пулю?

Перестрелка шла с одного склона на другой, видимо, малая группа попала в засаду и теперь отбивалась, не имея возможности отойти. Мы слышали крики, но в общем шуме не могли разобрать, только мне показалось, что на одной из сторон командуют на русском. Не знаю, сколько мы пролежали среди камней, но не меньше часа уж точно, когда со стороны меньшинства просвистела мина и ударили два пулемета.

— Станковые, — определил по звуку Небош.

— Русские, — добавил Марко, точно расслышавший команды.

Да теперь и я сам слышал «Отходить перекатом, справа-слева по одному!»

Мина взорвалась выше и дальше по склону, за ним другая и команду на отход, только на сербском, повторили и над нами.

Еще полчаса, пока не убедились, что стрелявшие из-за гребня вслепую минометчики закончили свое дело и нам не грозят шальные осколки, мы лежали среди камней и только когда исчезло холодное дыхание опасности, когда меня покинуло дурное предчувствие, мы поднялись. Не знаю, может, это болезненный страх проявляется у меня после пребывания в подполье, но глупо же, взорвать к чертям собачьим Белград-Центар и сгинуть ни за грош в чужой перестрелке!

— Я сбегаю посмотрю, — Марко махнул рукой туда, откуда отстреливались русские.

— Только очень осторожно, — разрешил я, — а мы с Небошем глянем на другой стороне. Встречаемся здесь.

Но встретиться не вышло. Мы полчаса читали следы боя, считали кучки гильз и рассматривали кровавые следы. По количеству крови мы примерно определили — не менее трех убитых и до десятка раненых, и уже собрались возвращаться, как из узкой расщелины несколько в стороне услышали стон. Переглянувшись с Небошем, заглянули и меня чуть не вырвало — видимо, в ней прятались несколько человек и мина свалилась им прямо на головы.

Несколько неподвижных тел, порванных осколками в клочья, судя по кокардам на залитых кровью шайкачах и шубарах — четники. От жуткой смеси запахов горелой взрывчатки, крови и нечистот меня замутило и, прикинув, что тут вряд ли кто выжил, а если выжил, то не жилец, я выскочил было наружу, но меня остановил слабый голос:

— Сербы… братья… спасите…

Заткнув нос, снова спрыгнул вниз: раненый, повезло мужику, остальные прикрыли его от взрыва. Стараясь не изгваздаться в крови, мы выволокли тело наружу. Осколками ему посекло внешнюю сторону бедра, крови натекло много, но артерии не задеты, везунчик. Оглядевшись, я заметил относительно целую рубаху на трупе и порвал ее на полосы, а еще выкинул из щели наверх винтовки и подсумки и прочее полезное барахло, включая две фляжки.

— Небош, сходи за Марко, я перебинтую.

В одной из фляжек нашлась ракия, судя по крепости, двойной перегонки, ей-то я и залил рану под вопли, причем непонятно, спасенный орал от боли или от жалости, что пропадает ценный продукт.

Когда