— Снаряды взорвались, в июне еще.

— Что за снаряды? — выпал из оцепенения Марко.

— Швабы натащили что от королевской армии осталось. Снаряды, бензин, патроны. Пленные грузили да складывали.

Только я подумал, что жахнуло уж очень неслабо, почти год прошел, а вон сколько невосстановленного, как Урош продолжил:

— Почти весь дони град разрушило, пятьсот домов полностью, еще тысячу частями. Про крыши и окна и разговору нет, все снесло и повыбивало.

— А люди?

— Разное говорят, одни что тысячу убило, другие что три.

— Сколько-сколько?

— Непознато, базарный день был, поди, сосчитай. Да еще раненых сотнями. Вон там, напротив крепости, у станции, воронка метров в пятьдесят и глубиной как дом в три этажа.

— А взорвалось-то отчего?

— Да бог зна. Одни говорят, что шваб окурок бросил, другие что енглез бомбу с авиона. Да только не было днем авионов.

Пристали дальше, у парома, сошли на берег. Но Урош вместо того, чтобы помахать нам ручкой, сделал куда больше — избавил от необходимости добывать билеты самим. И от толкотни у кассы под неприветливыми взглядами жандармов и стражников. И от гаданий, сработают новые документы или нет. Речники ведь как путейцы — особая каста, все друг друга знают и на всяких там сухопутных посматривают свысока. Стукнулся дядька в неприметную дверку, перекурил со знакомыми и определил нас на курсирующий от Стара-Паланки до Шабаца пароход «Королева Дуная».

И пошлепали мы обратно, в Белград, путая следы и разглядывая, в зависимости от того, где проходил фарватер, далекие и близкие берега — Дунай-то здесь широченный, до километра.

Многое можно увидеть, многое передумать, пока пароход выгребает против течения. Уплывали за корму средневековые стены и башни на стрелке Дуная и Езавы, Марко печально провожал взглядом так и не оправившийся после взрыва город. И ведь не диверсия, некому еще было их устраивать — СССР до 22 июня никаких акций не предпринимал, восстание в Сербии началось тоже после этой даты, англичанам без опоры на местное подполье, партизан или четников, такое не под силу.

— Вот ты жалел, — шепнул я братцу, — что мы станцию взорвали, что заложников расстреляли. Вот, смотри.

— Так здесь никого не расстреливали!

— Зато сколько народу погибло! Это война, хочешь ты или не хочешь, люди гибнут.

— А что делать?

— Фашистов бить. Чем быстрее побьем, тем больше людей уцелеет.

А под ногами палуба подрагивала от стучащей внизу паровой машины, посудина наша поскрипывала и малость на дунайской волне качалась. Кругом же буйная балканская весна, яблони цветут, леса в зелень одеваются, укрывают партизан своими кронами — жизнь тоже за нас! Люди в полях работают, пашут или сеют, с середины реки не видно, что там на сербском или банатском берегу. Банат он вроде бы Сербия, но вроде бы и нет — особое управление, все в руках фольксдойчей, в том числе и Бела Црква и что в ней дальше с кадетским корпусом будет, неизвестно. А еще в Банате набирают горнопехотную дивизию «Принц Евгений», для уничтожения партизан и вскоре она стяжает славу убийц и мародеров.

В Белграде сходить на берег не стали — к чему нам лишняя проверка? Смотрели, как с баржи по соседству выгружают на пристань пушечки, иначе не назвать. Маленькие, верхушка щита человеку по пояс, колеса даже не пневмошины, а ободные. Хрен знает, что за изделие, Бранко бы сюда, артиллериста нашего, он бы назвал. А я только предположил, что противотанковые, уж больно стволы длинные и на конце дырчатая фиговина вроде большого микрофона. Пламегаситель или дульный тормоз, не знаю.

Вокруг возились не то офицеры, не то унтера, проверяли наличие, зарядные ящики, передки и всю положенную комплектность. Старший в книжечку записывал, трое подчиненных во все щели влезали, а докеры знай себе подавали пушечки с баржи на причал.

Вот одну и подали, почти на голову старшему, тот как взревел:

— Куда, раскудрить твою поперек в дышло!

Грузчик было ответил, да трое подчиненных в тон начальнику про маму, про то, чем докеры сделаны, чем все сейчас накроется и в какое место эту пушку им вставят.

И слова все такие родные, до боли знакомые, русский командный, он же семикорневой язык. Только никакой ностальгии я испытать не успел, меня прямо подкинуло — русские! Офицеры!

А они как разгрузка пушек закончилась, прямо на наш пароход собрались. И вот гадом буду, один из них тот, которого я в Крупани от расстрела спасал. Только форма у него диковатая, вроде как югославская, но фуражка русская и кокарда на ней русская. Погоны вроде русские, но петлицы вообще не пойми какие и, похоже, погоны носят только для форсу — у начальника они лейтенантские, с тремя звездочками, у двух из подчиненных капитанские, с четырьмя, а еще у одного вообще не пойми что — один просвет и без звездочек в принципе. Вроде у полковника звезд не должно быть, но у полковника два просвета, а с одним кто? Штабс-капитан, наверное, или ротмистр какой.

Откуда они здесь, если не из эмигрантов? А если из эмигрантов, то надо свою рожу, пусть в очках и с перекрашенными волосами, спрятать подальше — не дай бог кто из них кадета Сабурова опознает.

Метнулся в нашу крохотную каютку на троих и всю дорогу сидел безвылазно, и Марко тоже от греха не давал выходить — один раз его за меня приняли, хватит, на берега мы из иллюминатора посмотрим.

Как прошли Белград с одинокой рекламой «Тунсграма» на прибрежном доме, как продрались сквозь скопление барж и сваебойных паромов на строительстве моста через Саву, господа офицеры вышли покурить на главную палубу, прямо у нас над головами.

— Все не возьму в толк, Юрий Венедиктович, на черта нам эти пукалки? Тридцать семь миллиметров, это же курам на смех!

Ага, не обознался я, старый знакомый.

— Считается, Михаил Борисович, что это противотанковые орудия.

— Вот именно! А где у наших противников танки? Вы хоть один видели? Бандиты в лучшем, то есть худшем, случае, — со смешком поправился невидимый собеседник, — имеют бомбометы, а про танки ни слуху, ни духу!

— Было сообщение, что в Ужице, на тамошней оружейной фабрике, блиндировали автомобиль.

— И вот ради одного камиона в каждый полк вводят батарею? Лет десять тому назад они, может, и были хороши, с раздвижными станинами, полуавтоматические, но сейчас-то зачем?

— Пусть